Та как раз вышла из кабинки — лицо перекошено от злости — и заорала на нас:

— Вашу мать! Тут ведь не базар, могли бы не базлать так!

Она приласкала Масео, назвав его "бедный мой песик", и начала собирать с пола свои бебехи. Стеф невозмутимо причесывалась, откинув назад черные волосы, — так она выглядела еще воинственнее. Старый репродуктор прохрипел:

— Кэти, в кабину! Кто-нибудь — на круг.

Я кивнула Стеф, посылая ее работать. Сначала она покачала головой, отказываясь, но тут же раздраженно буркнула:

— Да ладно, ладно, иду!

Стеф вышла, гордо задрав нос. Она была обута в золотистые босоножки на высоченных шпильках — очень возбуждающие. Что и говорить — профессионалка! Белая юбочка в облипку, белые трусики. У Стеф фантастическая задница, круглая и крепкая — так и хочется ее оседлать. А бедра какие… В белом лифчике на косточках ее сиськи смотрелись как на витрине. Внешность у Стеф убойная, даже у мертвого встанет, так что она может себе позволить обойтись без улыбочек.

Я протянула косячок Роберте, — трубка мира! — но она отвернулась, презрительно прошипев:

— Хватит того, что я глотаю ваш паршивый дым!

Мы с Лолой незаметно переглянулись — тяжелый случай, что и говорить!

Волоча за собой платье, вошла Кэти. С ее разгоряченного под светом прожекторов тела градом стекал пот.

У нее фигура маленькой девочки, не грудь, а так — намек, узкие бедра, полное отсутствие талии и дочиста выбритый лобок — для полноты картины. Она выпила стакан воды, оглядела себя в зеркале, подкрасила губы, и тут репродуктор выплюнул:

— Он ждет тебя в кабине № 2.

Кэти вышла молча, с опрокинутым лицом.

Скорчившись на краю душевой кабины, чтобы занимать меньше места, Лола приводила в порядок ноги. На левой у нее была забавная татуировка: тараканы, карабкающиеся от лодыжки к промежности, — шесть или семь мерзких тварей, черная затейливая цепочка. Мило, хоть и противновато… Во всяком случае, необычно, выбивает из колеи. Каждый месяц, в те дни, когда Лола не могла работать, она беседовала со своими зверюшками, в задумчивости водя кончиком пальца по татуировке:

— Маленькая дрянь, что ты со мной делаешь… О, мама миа, как больно в животе… Будь умницей, пожалей, дай передохнуть…

Роберта рявкнула на Лолу:

— Отвали, мне нужно принять душ, хочу как можно скорее убраться отсюда!

Во многих наших девушках Лола пробуждает материнский инстинкт — в этаком фашистском смысле слова. Она никогда никому не давала отпора, отсутствующий вид многие принимали за тупость и не упускали случая зацепить ее.

Натянув нижнюю часть костюма, она залпом опустошила свой стакан, цапнула со стола бутылку, жестом предлагая мне допить, чтобы налить по новой.

Я последовала ее примеру, одним глотком прикончив вторую порцию виски, и вышла — пусть спокойно закончит одеваться.

Я ждала вызова, стоя со скрещенными на груди руками за красной занавеской.

С этого места мне были отлично слышны стоны Кэти:

— О-о-о, как хорошо! Да, да, вот так… работай, малыш… Какой у тебя хобот… ух ты! Как я его хочу… Ты посмотри, как я возбудилась — вся мокренькая!

Тут она замолкает, будто ее осенила гениальная идея:

— Эй, а не перейти ли в другую кабину? Нам будет удобнее. Там-то уж разомнемся!

Чем больше кабина, тем дороже платит клиент, а значит, и девушка получит кусок пожирнее.

В щель между занавесками я видела, как извивается Стеф. Женщина, сотворенная Господом из металлических сплавов, несгибаемая и благополучная. У этой девки великолепные природные данные: черные волосы, миндалевидные глаза, носик с горбинкой, тонкая талия и округлые бедра, ноги бесконечной длины с изящными аристократическими лодыжками. Стеф жила в этом дьявольски прекрасном теле, холодная и неприступная, танцевала, глядя прямо перед собой, высоко задрав подбородок и развернув плечи, словно древняя воительница. Амазонка, а не стриптизерша. Ничего чувственного — просто исполнение ритуала. Клиентам, правда, по фигу — лишь бы сиськи подпрыгивали да заветная темная дырочка выглядывала…

Я почувствовала, что косяк и виски сделали наконец свое дело и я готова вывалиться на дорожку. Если однажды я сблевну-таки во время номера, Джино меня прихлопнет, — он и так следит, как коршун, бурчит в спину всякие гадости.

Стеф — сейчас она была больше всего похожа на киллершу — отдернула занавеску… По-моему, она перепутала дорожку пип-шоу с боксерским рингом.

На сцену вела маленькая лестница. Поднимаясь по ступенькам, я заводила себя — "надевала" на лицо улыбку волчицы, вышагивала походкой победительницы. Я проделывала это по десять раз на дню, но все равно считала, что выход — ударная часть номера… Руки на бедрах, неподвижная поза, взгляд устремлен на занятые кабины (мы определяли их по темным флажкам на зеркалах) — им главное внимание.

В тот день я дольше обычного простояла, уперев руки в бока, чувствуя, что вот-вот "улечу" в заоблачные дали. Темнота окружала меня со всех сторон, я никак не могла сориентироваться.

Я стояла спиной к занавеске, а передо мной трепетали, дрожали, колебались восемь моих двойников: высоченные черные шпильки — слишком высокие для моего роста, рубаха, застегнутая сверху донизу…

Пришлось выбрать соответствующую позу и приложить чертовские усилия, чтобы никто не заметил, как сильно у меня кружится голова: ноги широко расставлены (для большей устойчивости) и слегка согнуты в коленях, лобок — на продажу. Расстегивая пуговицы, я крутила задницей и потихоньку раздвигала полы рубашки, выставляя вперед сиськи, потом начала ласкать их.

Навечно застыть в такой позе я все равно не могла, так что придется рискнуть и сделать несколько шагов.

Прямо над моей головой, на экране телевизора, подвешенного на цепях, крутили второсортную (а может, и третьесортную!) порнушку — "Ебаря I" — только он и был в репертуаре нашего заведения.

Сладким голосом распевал Принц, но Джино не дал ему закончить, объявив:

— А теперь, господа, Услада Ваших Глаз — несравненная Люси, она танцует для вас! — и завернул несколько гнусных, сомнительного качества, шуточек тоном рыночного зазывалы.

Этот хрен всегда отказывался называть меня настоящим именем, когда я работала на дорожке, — старый козел считал, что это неприлично!

Я ласкала свой живот, проскальзывала рукой внутрь трусиков, медленно вытягивала ладонь назад, снова залезала в заветное влажное тепло… Но по-прежнему стояла на том же месте, что в самом начале номера, и больше всего на свете опасалась сейчас момента, когда придется наклониться, чтобы спустить трусы, поднять одну ногу, потом другую… Ужас. Паника, но всего на мгновение — профессиональная привычка делала свое дело, я продолжала двигаться в такт музыке, совершая ритуальные жесты. Со мной такое случалось: я замирала в недоумении, спрашивая себя: "Какого хрена я здесь делаю? Что дальше? О, боже, дальше-то что?" А ведь знаешь, сволочь, что нельзя слишком много пить-курить, когда работаешь! Впрочем, я не из тех, кто извлекает уроки из собственных ошибок…