Вошел Жюльен, держа в каждой руке по туго набитому мусорному мешку. Он был в полном ауте и всячески это демонстрировал, ссутулив плечи и глядя на окружающих разочарованным взглядом.

Жюльен был курьером у Королевы-Матери. Не знаю, что и кому он перетаскивал, и никогда не хотела знать, но отсутствовал он часто.

Все остальное время он предавался романтическим чувствам: влюблялся по уши в девиц, которые его не понимали, и тогда он понурившись бродил по городу. Или запирался дома и слушал грустные песни.

Он сел к нам за столик, и Матье спросил:

— Забыл выбросить мусор в помойку рядом с домом?

Жюльен вздохнул.

— У меня больше нет дома… Все мое имущество — в этих мешках. Вся моя жизнь…

Мы заржали. У Жюльена никогда не было собственного дома, он то и дело просил кого-нибудь приютить его на несколько дней, задерживался на месяц, ссорился с хозяином, и все по новой. Жюльен любил говорить, что ему не нужна собственность, что дом — могила свободного человека.

В последнее время у него были ключи от берлоги Летиции, спокойной, мягкой девушки-студентки, на которой он хотел жениться.

Жюльен добавил с изумлением в голосе:

— Эта мудачка выкинула меня на улицу, как собаку.

Я поинтересовалась:

— Она больше не девушка твоей мечты?

— Дурища не желает меня больше видеть, она даже чемоданы мне не одолжила.

Матье хихикнул.

— Кончай, Жюльен! Сам ты — мудозвон, творишь невесть что: закрутил роман с Летицией, а сам трахал все, что движется.

— Это не значит, что я ее не люблю! Я просто боюсь связывать себя по рукам и ногам, веду себя как ребенок, но мне нужно время. Чтобы привыкнуть, притереться, нужна целая жизнь. А она этого не понимает, она вообще ни хрена не понимает в жизни. Единственное, что она видит, — я не ночую дома! Ну не дальше собственного носа! Я говорю: "Люблю тебя, люблю, хочу быть с тобой навсегда". А она: "Где ты провел ночь, с кем ты спал?!" Да нет, она точно мудацкая мудачка и в жизни не сечет. Ладно, я и так намучился, не будем о ней.

Жюльен был красивый парень. Высокий брюнет, загадочный и великолепный. Потрепанный и потому слегка потускневший. Черно-желтые пеньки зубов, лихорадочный блеск глаз, затравленно взирающих на мир.

Он скрестил руки на груди, сказал устало:

— Я слишком дорожу собственными ощущениями, именно это баб и бесит. Они любят несгибаемых аскетов, которые делают их несчастными. Это успокаивает женский пол.

Матье уточнил, вставая:

— Если ты чем и дорожишь, так это своим стручком. Прекрати то и дело дергать себя в задумчивости за хвостик, дай окружающим вздохнуть спокойно!

Он жестом предложил мне допить, чтобы налить по второй. Жюльен запротестовал:

— Ну извини! Раз я всем наскучил своими историями, могу и заткнуться.

— Меня не истории волнуют, а то, где ты собираешься сегодня ночевать.

Когда Жюльена в очередной раз прикладывали, он всегда обретался у Матье. Парень покачал головой.

— Нет-нет… Не волнуйся, у меня есть планы на сегодняшний вечер.

— Ты поэтому приперся прямо сюда с вещами?

— Угу… Кое-кто зайдет за мной сюда. Думаешь, у меня больше нет знакомых в этом городе?

Оскорбленная гордость человека, у которого рыло в пуху.

Матье молча пошел к стойке.

Вошла Роберта. Ее ярко-синее платье было короче некуда, как будто она не успела переодеться после работы. Она расцеловалась с нами, поздоровалась с остальными и села. Жюльен наклонился к ней, прошептал:

— На твоем месте я бы носил юбку подлиннее.

Она захихикала:

— Думаешь, слишком возбуждает?

— Да нет. Целлюлит уж больно противный, все висит — просто жуть.

Роберта не оценила шутки. Пожав плечами, повернулась ко мне.

— В курсе, почему мы сегодня не ишачим?

— Нет, а ты?

— Тоже. Но, думаю, дело в трубах. Я давно говорю Джино, что там что-то не в порядке, замечала, как они шумят? Может, прохудились или еще что. Надеюсь, страховка хорошая, потому что если "Эндо" затопит, мало никому не покажется, ковер, дорожка и все такое… Нет, дорожка приподнята над полом, так что…

Роберта могла так распинаться часами. Жалко, что мы ходим в один бар после работы…

Я развернула газету, лежавшую на столике, начала листать.

После второй порции виски пришла блаженная расслабленность, стало тепло.

Заскучавшая Роберта пересела за другой столик — поговорить о трубах и сантехниках.

Жюльен спросил:

— У Роберты есть квартира?

— Есть, только очень маленькая.

Он скривился и добавил:

— Да, с такими габаритами нужно много места, иначе рехнешься.

В бар с жутким грохотом влетел Масео, расшвыривая табуреты, расталкивая клиентов у стойки. Пес кинулся в подсобку, прямо к раковине, встал на задние лапы, шумно пыхтя и вывалив толстый язык. Он ждал, чтобы Матье пустил ему воду. Смешно, но они были одного роста.

Вошла Лора. По сравнению со своей огромной собакой она выглядела еще более хрупкой и жалкой. Лора жила на соседней улице, наверху, и каждый день вытаскивала Масео из бара.

Жюльен прокомментировал:

— Пожалуй, зайду в ближайшие дни напечатать фотки, может, у нас сладится…

— Заодно познакомишься с убойным кулаком Саида — он тебя успокоит на пару дней…

Все знали, как легко Саид выходит из себя, а в этом состоянии он мог уложить любого голыми руками.

На стене над стойкой огромными буквами было выведено: "How do you do when you can't take it anymore?"[2]Матье написал это, когда еще работал на Организацию. Кривые яркие буквы можно было разобрать, только сильно постаравшись. На первый взгляд фраза выглядела как взрыв, как внутреннее кровотечение. Потом глаз привыкал к нервному разбросу букв и приходило понимание.

Жюльен встал, положил десять франков на край бильярдного стола, чтобы сыграть с победителем. Он досматривал конец партии стоя — сигарета в углу рта, прищуренные глаза, нервный тик парня-бунтаря.

Я пошла к стойке вызвать такси — Чекинг-Пойнт находился за пределами квартала.

Лора терпеливо ждала — у Матье с Масео был день великого согласия. Она стояла у двери, глядя вниз, на свои ноги, и не выказывала ни малейших признаков нетерпения. Я подошла.

Она подняла на меня огромные голубые глаза навыкате в обрамлении густых неправдоподобно длинных ресниц. Черные зрачки тревожно метались в центре радужки. Лора говорила так тихо, что я не поняла ни одного слова из того, что она пробурчала. Я улыбнулась с понимающим видом, надеясь, что она ни о чем не спросила.