не высыпалась — и даже засыпала почти сразу. Мол, все равно придет, куда денется. Недалекая самоуверенная дура!..

Вот вчера он и не пришел. Только позвонил.

— Собери мне вещи.

— В командировку уезжаешь? — не поняла она.

И с ужасом услышала, как он презрительно хмыкнул:

— Я ухожу от тебя. Навсегда.

Она засуетилась, попыталась уточнить, подумала, что ослышалась, не так поняла. Как это, уходит насовсем? Но он уже повесил трубку.

Марина оглядела свой домашний халат. Кажется, ей подарили его на Восьмое марта в девятом классе. Зачем она его носит? Разве у нее нет нового халата, ненадеванного? А этот фартук? Такой древний, что у него оторвались тесемки, и Марина не стала их даже пришивать — проще выбросить. Но так и не выбросила. Надевает, застегнув на английскую булавку.

А ведь и фартуки у нее есть — красивые, кружевные, друзья дарили на дни рождения. Наверное, намекали: выбрось старье, надень новый… Но ей все было жалко. Для чего жалко, для жизни?

В таком вот виде она встречала Михаила с работы. А он приезжал будто из другого мира: элегантный, в модном костюме, с сотовым телефоном, весь день проведший в окружении красивых, хорошо одетых женщин.

И что видел дома? Можно такую женщину любить? С волосами, на кончиках которых сохранилась еще прошлогодняя краска, самая дешевая, по восемнадцать рублей.

Марине всегда было жалко тратить деньги на себя. Она даже к парикмахеру наведывалась, что называется, раз в сто лет. И тогда, когда Михаил еще брал ее с собой на тусовки. Теперь вроде было не для чего, и она ходила на работу, собрав сзади волосы в пучок… резинкой от микстуры, черненькой такой…

А ведь Марине всего тридцать лет. Всего или уже? Почему она вдруг стала думать, что это очень много? Если разобраться, тридцать ей стукнет через три месяца. Стукнет! Мишино словечко. Ему исполнится тридцать пять, а ей стукнет тридцать!

Ну почему это случилось именно с ней? Сколько подруг живут со своими мужьями и горя не знают, а ее бросили… Горе-то какое! Может, это он так пошутил? Разозлился на что-то? А вечером придет как ни в чем не бывало…

Она машинально взяла в руки потрепанный сборник стихов Марины Цветаевой. Ее тезки. Иной раз, если под рукой не было подставки, Марина ставила на книжку горячий чайник. Теперь ей почему-то стало стыдно. Она разгладила ладонью обложку, невольно счищая следы копоти, и открыла книжку. Тут же ее глаза выхватили строчки, словно нарочно для нее написанные:

Вчера еще в глаза глядел, А нынче — все косится в сторону! Вчера еще до птиц сидел, — Все жаворонки нынче — вороны! Я глупая, а ты умен, Живой, а я остолбенелая. О вопль женщин всех времен: «Мой милый, что тебе я сделала?!»

Стихотворение оказалось длинным, но она прочла его залпом, потом еще — вот, даже стихами перестала интересоваться. А ведь раньше с удовольствием читала, многое знала наизусть. В девятом классе и сама пыталась стихи писать…

Марина любила своего мужа странною любовью: без намерения вызвать или поддержать в нем любовь к ней, к своей жене. Думала, он прикован к ней на всю жизнь. То есть она имела в виду брачные оковы, конечно. Так-то Михаил был свободен. Даже чересчур. А раз дали мужчине свободу, то почему бы ею не пользоваться?

Муж ушел к другой, стройной и красивой. По утрам она приносит ему кофе в постель… Нет, таким его не удивишь. Он привык, что жена пыль с него сдувает. Пожалуй, это Михаил приносит ей кофе в постель. А она лежит на высоко поднятых подушках, в кружевном пеньюаре, и волосы ее уже с утра красиво уложены…

Смешно вспомнить, как в юности Марина рвалась в семейную жизнь. Еле дождалась восемнадцати лет. Она мечтала освободиться от родительской опеки. Свобода! О, ее манила свобода взрослой, самостоятельной женщины. Как Остапа Бендера — Рио-де-Жанейро. И как мало она оказалась подготовленной к этой свободе!

Она думала, что сможет теперь читать любимые ею романы серии «Страсть» от рассвета до заката, а вместо этого пришлось брать в руки поваренную книгу и учиться готовить, потому что, как оказалось, мужа надо кормить три раза в день! И он не соглашается жевать шоколадки вместо борща или хорошей отбивной. И сосиски с макаронами ему надоедают…

А стирка! А уборка! Все то, что дома Марина делала из-под палки, здесь поджидало ее каждый день, и никто не говорил: «Ладно, отдохни, почитай, я все сделаю сама…» То есть сам. Нет, Миша четко разделял домашние дела на женские и мужские, причем последних было гораздо меньше.

Марина так и не смогла оправиться от навалившихся на нее серых будней, которые погребли под собой веселую девчонку с сияющими фиалковыми глазами.

А потом она забеременела и три года просидела в декрете, во время которого и привыкла к халатам, как ко второй коже. Так было удобнее. Набросила на себя, и ходи целый день. Всегда обыденная, привычная, которую перестаешь замечать, как веник за плитой.

Она вдруг живо представила себе, как придет на работу и будет глядеть в сочувствующие глаза сослуживцев. Вряд ли стоит надеяться на то, что они ничего не узнают. Хотя прежде о Ковалеве Марина рассказывала сама, но теперь ей казалось, что скрой от них такую важную новость — будешь чувствовать себя как человек, которому есть что скрывать.

Все сразу подумают, что она очень переживает из-за ухода Михаила, и, конечно же, станут ее жалеть.

Она вспомнила, как недавно ей рассказывали о похожем случае — ушел муж от их сотрудницы, заведующей складом.

— Представьте-ка, — со смехом повествовала собравшимся вокруг нее женщинам приемщица Элеонора. — От Нины Голиковой муж ушел. К молоденькой.

И все охотно смеялись, потому что до того Нину считали женщиной