был невероятно обаятелен, - ответил я, - а среди мужчин это встречается намного реже, чем хороший характер.

Первые новости. пришедшие к нам из тюрьмы, были не совсем плохи. Оскар упал и находился в больнице, но уже выздоравливал. Храбрый Стюарт Хедлэм, который внес за Оскара часть залога, проведал его в тюрьме - Стюарт Хедлэм, который, будучи английским священником, о диво дивное, при этом был истинным христианином. Немного позже мы узнали, что Шерард проведал Оскара в тюрьме и уговорил его помириться с женой. Миссис Уайльд была очень добра, она пришла в тюрьму и, несомненно, утешила Оскара. Всё это вселяло надежду...

Много месяцев все мои мысли были посвящены ситуации в Южной Африке.

В начале января 1896-го года приехал Джейсон Рэйд, и я уплыл в Южную Африку. Мне заказали материалы для «The Saturday Review», сутки напролет я был поглощен работой. Летом я вернулся в Англию, но необходимость защиты фермеров-буров становилась всё более насущной, я знал лишь, что Оскар чувствует себя настолько хорошо, насколько можно было бы надеяться в его положении.

Немного похзже, после перевода в Рэдингскую тюрьму, начали просачиваться дурные вести. Оскар был сломлен, его наказывали и преследовали. Его друзья приходили ко мне, спрашивали, можно ли что-нибудь сделать? Как всегда, вся моя надежда была на вышестоящие инстанции. Сэр Ивлин Рагллс Брайс возглавлял Тюремную комиссию - это был самый могущественный человек после министра внутренних дел, официальное лицо, пребывающее в тени парламентских говорящих голов, тот, кто всё знал и действовал за спиной людей, произносящих речи. Я сел и написал ему письмо с просьбой об интервью: по возвращении я нашел вежливую записку, в которой мне назначили встречу.

Я рассказал ему то, что узнал об Оскаре: его здоровье ухудшается, разум его покидает. Подчеркнул, как было бы ужасно превратить тюрьму в камеру пыток. К моему величайшему удивлению, сэр Рагглс Брайс со мной согласился, даже признал, что к исключительному человеку должно быть исключительное отношение, никаких признаков педантизма - хорошие мозги, доброе сердце. Он зашел даже настолько далеко, что сказал, что к Оскару Уайльду необходимо относиться со всем возможным уважением, и тюремные правила, применяемые по отношению к нему с невероятной жестокостью, необходимо смягчить, насколько это возможно. Он признал, что Оскара наказали намного более жестоко, чем могли бы наказать обычного преступника, и выразил исключительное восхищение его блестящими талантами.

- Невероятно жаль, - сказал он, - что Уайльд вообще попал в тюрьму. Невероятно жаль.

Я ломился в открытую дверь: с момента вынесения приговора прошел почти год, было время для размышлений. Но всё же отношение сэра Рагглса Брайса было исключением - он был полон сочувствия и благородных мыслей, еще один истинный англичанин в руководстве страны. Этот факт меня невероятно утешал и внушал надежду.

В письме я написал, что необходимо незамедлительно что-то сделать, чтобы придать Оскару смелости и подарить надежду. Нельзя допустить, чтобы его убили или ввергли в отчаяние.

В конце нашего разговора сэр Рагглс Брайс спросил, не хочу ли я поехать в Рэдингскую тюрьму, чтобы написать отчет об условиях заключения Оскара Уайльда и включить в него предложения, которые придут мне в голову. Он не знал, можно ли это организовать, но встретится с министром иностранных дел и порекомендует такое решение, если я желаю туда поехать. Через два-три дня я получил от него письмо, в котором он назначил мне новую встречу, я снова пошел к нему. Он принял меня с очаровательным добродушием. Министр иностранных дел будет рад, если я поеду в Рэдингскую тюрьму и напишу отчет о состоянии Оскара Уайльда.

- Все, - сказал сэр Рагглс Брайс, - говорят о его чудесных талантах с радостью и восхищением. Министр иностранных дел считает, что, если Уайльд действительно пострадает от тюремных порядков, это станет величайшей потерей для английской литературы. Вот вам разрешение встретиться с ним наедине, записка к смотрителю тюрьмы и запрос на предоставление вам всей требуемой информации.

Я утратил дар речи, мог лишь молча пожимать ему руку.

Англия - страна аномалий! Судья Верховного суда - самоуверенный фанатик, копошащийся в тлене, а высокопоставленный чиновник, отвечающий за состояние тюрем - человек высокой культуры и широких взглядов, смелый и благородный.

Я приехал в Рэдингскую тюрьму и передал письмо. Меня встретил начальник тюрьмы, он приказал препроводить Оскара Уайльда в комнату, где мы с ним сможем поговорить наедине. Я не могу пересказать свой разговор с начальникоа тюрьмы или врачом - это могут счесть нарушением конфиденциальности. Кроме того, подобные разговоры обычно - очень личные: некоторые люди пробуждают в нас самое лучшее, другие - самое худшее. Сам того не желая, я мог разбудить скрытые чувства. Могу лишь сказать, что тогда я впервые узнал в полной мере ужасное значение слов «бесчеловечное отношение к человеку».

Через пятнадцать минут меня отвели в пустую комнату, в которой уже стоял Оскар Уайльд возле пустого стола из сосновых досок. Охранник, который пришел с ним, оставил нас наедине. Мы пожали друг другу руки и сели друг напротив друга. Он очень сильно изменился. Очень постарел, в черных волосах появилась седина, особенно - на лбу и за ушами. Очень похудел - потерял минимум тридцать пять фунтов, возможно, даже сорок или того больше. Но в целом физическое его состояние казалось лучше, чем было до тюремного заключения: ясные глаза горели, овал лица больше не тонул в жире, голос звенел музыкальным колокольчиком, я подумал, что организм его работает лучше, но на неподвижном лице лежал отпечаток нервной угнетенности и тревоги.

- Ты ведь знаешь, как я рад тебя видеть, сердечно рад увидеть, что ты так хорошо выглядишь, - начал я, - но расскажи мне поскорее, на что ты жалуешься, чего бы тебе хотелось - возможно, я смогу тебе помочь.

Оскар долго молчал - он утратил надежду, был слишком напуган.

- Список моих скорбей, - сказал он, - был бы бесконечным. Самое плохое, что меня постоянно наказывают ни за что: этот тюремщик любит наказывать, он наказывает меня, отнимая мои книги. Это ужасно - позволять разуму перемалывать самого себя в жерновах угрызений совести и сожалений без какого-либо утешения, с книгами моя жизнь была бы виносима - любая жизнь, - с грустью добавил Оскар.

- Значит, жизнь тяжелая. Расскажи мне о ней.

- Не хотелось бы об этом говорить, - сказал Оскар. - Это всё - так ужасно, уродливо и болезненно, я бы