нас три первых секретаря и работают они посменно — один всегда на ногах». Это было не таким уж большим преувеличением. Роман Платонович день и ночь носился по заснеженным дорогам, отправлял геологов по новым и новым маршрутам. Многие эти пути-дороги не были известны в московских институтах. Гагарин их узнавал от местных кочевников-оленеводов, считавших его своим, «северным» человеком.

После войны старые друзья звали его на Украину восстанавливать металлургический гигант. Но Гагарин оставался на Севере. И только в пятьдесят третьем году — опять по приказу партии — он приехал в Москву. Долгий, до поздней ночи, разговор в ЦК — и Гагарин в новеньком, неловко сидящем на нем, кителе пришел в Комитет государственной безопасности.

Уже через неделю начальство убедилось, что он не забыл школу «железного» Феликса. Гагарин принес с собой стиль и методы партийной работы, принципиальность коммуниста, глубокую веру в силу коллектива, умение разобраться в человеке и горячую любовь к людям.

Иногда генерал-лейтенанта Гагарина тянуло «домой» — на Север. И тогда рука — совсем машинально — рисовала трехэтажный дом краевого Комитета…

…Славинский закончил доклад, молча отодвинул папку.

— Неважные дела, Аркадий, — Гагарин скомкал рисунок, повторил, — неважные.

По старой дружбе они называли друг друга на «ты». Славинский ответил не сразу. Он встал, прошелся из угла в угол, остановился напротив стола.

— Если не перехватим инициативу, — быть нам битыми.

Гагарин молчал минуту — две, потом неожиданно спросил:

— Кстати, что слышно от Строева? Такие люди нам сейчас нужны, как воздух.

Славинский при упоминании хорошо знакомой фамилии просиял.

— Собирается в отпуск… Скоро будет здесь…

На Славинского выжидающе глядели добрые, с легкой хитринкой, голубые глаза Гагарина. Славинский понимал: Роман Платонович ожидает предложений. Оба когда-то переняли у Дзержинского эту привычку: сперва узнай мнение подчиненного, потом говори сам. Так воспитываются самостоятельность и инициатива.

— Картина простая и вместе тем грозная, — опять заговорил Славинский. — Радиоцентр Торна проводит против нас ряд тщательно подготовленных операций. Одну мы раскрыли. О других мы не знаем почти ничего.

Гагарин вопросительно посмотрел на Славинского.

— Разумеется, кроме того, что Торн особенно тщательно готовит операцию, использует новые изобретения, нацеливает свои удары, преимущественно диверсионного характера, на важнейшие объекты.

— Выходит, кое-что все-таки знаем, — заметил Гагарин. — «Почерк» знаем.

— Да, «почерк» знаем, — согласился Славинский, вынимая портсигар. — Я закурю, Роман Платонович?

— Кури, кури, — махнул рукой Гагарин. — Так что же ты предлагаешь?

— Главное — найти следы Торна, а распутать мы сможем, — медленно, как бы раздумывая, проговорил Славинский. — За что ухватиться?.. В «почерке» Торна есть еще особенность. Его операции разворачиваются постепенно, они рассчитаны на длительный срок, включают несколько стадий. Этим и можно воспользоваться. Нужно пересмотреть наши архивы, скажем, за последние несколько лет и отобрать все не доведенные до конца дела, хоть сколько-нибудь сходные с «почерком» Торна.

— Объем работы представляешь?

— Представляю. Но это важно, нужно.

Гагарин задумался, и рука его машинально начала рисовать домик на чистом листе блокнота.

— Значит, проверяем архивы? — после паузы спросил Славинский.

— Да. И начинать немедленно. Причем, не только наши архивы, нужно и Министерство юстиции потревожить.

— Слушаюсь.

— Постой, брат, постой, — Роман Платонович смотрел на Славинского с веселой усмешкой. — А отпуск? Если мне не изменяет память, месяцев шесть назад ты подавал рапорт, и я собственноручно начертал: «оформить». Где рапорт?

Славинский показал на карман кителя.

— Здесь.

— Эх, и хорошо бы в отпуск, Аркадий, — потянулся Гагарин, расправляя плечи. — Сейчас, считай, самое время с ружьецом побродить. На Севере, знаешь, какие песцы водятся? Во! — Роман Платонович широко развел руками.

— А может, чуть меньше?

— Ну, чуть меньше. Не будем спорить. Ты другое скажи. Взять бы нам вдвоем отпуск и завалиться на месячишко ко мне на Север. Побродим, поохотимся, медведя поднимем. Эх, и хорошо!

— Хорошо. Вот закончу с Торном и сразу же поедем.

Роман Платонович поймал взгляд Славинского, и оба весело рассмеялись. Они хорошо знали: не скоро еще придется побродить и поохотиться.

Славинский знал, что нерасследованных дел много, но что их так много — он не ожидал. Генерал работал до глубокой ночи. Глядя на него, допоздна засиживались и все сотрудники. Славинский это заметил и начал уходить сейчас же по окончании рабочего дня, а потом, когда все расходились, возвращался. Но дела все прибывали и прибывали.

Шли дни… В один из вечеров в кабинете Славинского, казалось, было тише, чем обычно. Мягкий свет настольной лампы падал на собеседников, и на стене отражались две неясные тени. Со стороны могло показаться, что генерал Славинский и профессор Ржевский играют в шахматы. Генерал думает, время от времени бросает короткую фразу. Теперь задумывается профессор, и генерал, прищурившись, наблюдает, как рука его собеседника теребит черную бородку. Наконец, профессор отвечает. Снова думает Славинский…

Но на столике, около которого в креслах сидели собеседники, не было шахматной доски. Вместо нее лежала книга. На светло-коричневом переплете четко выделялось оттиснутое золотом название: «Труды археологического института».

Телефонный звонок прервал размышления генерала. Славинский подошел к столу, снял трубку, лицо его расплылось в доброй улыбке, и, хотя было сказано только два слова: «Давайте. Жду», в голосе генерала Ржевский уловил какую-то особенную теплоту.

— Странно получается, Владислав Евгеньевич, — сказал генерал, положив трубку. — Вы археолог, а подходите к этому делу, как следователь. Я следователь, но в статьях Майсурадзе вижу только археологию.

Профессор не успел ответить, в дверь постучали.

— Войдите, — громко сказал генерал.

В кабинет вошли двое. Одного из них, майора Косоурова, профессор уже знал; другого — одетого в штатское, молодого человека лет тридцати, видел впервые. Профессор считал себя наблюдательным человеком, и, хотя генерал обменялся с незнакомцем всего несколькими словами, Ржевский решил, что они, наверное, не виделись давно. Об этом говорило и крепкое рукопожатие, несколько более продолжительное, чем обычно, и та дружеская теплота, которую профессор вновь уловил в голосе генерала.

— Познакомьтесь, Владислав Евгеньевич, — генерал подвел молодого человека к Ржевскому. — Георгий Владимирович Строев, авиаконструктор.

— За эти месяцы вы заметно изменились, Георгий Владимирович, — Славинский несколько мгновений пристально смотрел в лицо Строеву, — кажется, похудели.

Ржевский чуть заметно улыбнулся, погладил бородку: вывод, который он сделал, оказался правильным.

— Я слышал, вам пришлось основательно поработать? — генерал помолчал. — Хорошо. А теперь в отпуск?

— Аркадий Степанович, — улыбнулся Строев, — разрешите, я отвечу на этот вопрос перед уходом. Когда скромного инженера торжественно встречают на вокзале и немедленно доставляют к столь высокому начальству, трудно предрешить дальнейшие события.

— Хитер, ох, хитер, — погрозил пальцем генерал.

— Ваша школа, Аркадий Степанович, — пошутил Строев.

— Тогда будем говорить начистоту, — вздохнул генерал.

Несколько минут в комнате