черно-белую шашечку, а нужная нам дверь была выкрашена густой зеленой краской, слезшей кое-где на углах. Я нажал вихляющую под пальцем кнопку звонка, и тот неприятно задребезжал.

Частный сыск – работа для разжалованных за пьянство или попавших под горячую и несправедливую руку нового начальства полицейских. Но старик пришел в дело с противоположной стороны. При царе, а потом при немцах он занимался тем, что выбивал из людей долги, ломал им конечности и следил, чтобы эту нехитрую работу выполняли его подручные. Название его должности могло не выдавать ничего опасного – коммивояжер магазина, торгующего товарами в кредит, новый помощник начальника охраны завода, где как раз началась забастовка рабочих, – но его ухмылка и тихий, всегда как будто издевающийся над собеседником голос выдавали его, конечно, даже перед самыми ненаблюдательными собеседниками.

В двадцатые, когда возраст уже стал давать о себе знать, он обнаружил, что все серьезные довоенные сыскные и охранные агентства куда-то из Варшавы испарились, и на их место выползла всякая мелочь со штатом из много о себе возомнивших поручиков в отставке. Тогда он и завел себе респектабельный офис с секретаршей, а со своими прежними заказчиками стал встречаться не в пустынном доке после заката, а с сигарой и у камина. Эта роль ему удивительно шла, со временем он весь ей отдался, и когда я его встретил, он уже был стариком. Выдавали его лишь оговорки давно знавших его людей и немногочисленные фотографии, которые я самовольно вытащил из запечатанного, предназначенного для сожжения вместе с другими ненужными вещами бумажного пакета в доме его умершей в 1938-м в дорогом варшавском доме престарелых матери. Он их, видимо, слал ей в Белосток первые годы в столице, чтобы показать, что хорошо устроился. А может, просто просил денег.

После трех звонков старик уже собрался было лезть в карман и проверять, та ли квартира, но тут в доме послышался топот, а потом дверь открылась. В проеме стоял толстый мужчина с гладко выбритыми, по-собачьи обвисшими щеками, аккуратно уложенными черными волосами и ужасно грустными глазами.

– Леонид Фомич, я полагаю, – сказал старик и протянул мужчине руку.

– Туровский, – дополнительно представился тот и сладко зевнул. – Очень приятно. Начальник полиции.

– Извините за опоздание, поезд задержался,– произнес старик, когда стало ясно, что мужчина сам не собирается никуда из дверного прохода уходить. – Вот наш маршбефель.

Туровский пробежался глазами по командировочному бланку старика, куда тот был вписан под ненастоящей своей фамилией, а я и вовсе значился как «и еще один человек».

– Никаких проблем. Я тут отлично устроился. Пока ждал вас, прикорнул, – он неопределенно махнул рукой внутрь дома, уступил нам дорогу, и мы вошли в квартиру, где едва сутки назад привлеченный приоткрытой дверь сосед прямо как был, с мусорным ведром в руках, со свисающими из-под накинутого на плечи пальто подтяжками, обнаружил два еще не остывших трупа.

2.

Мы развесили пальто в темном коридорчике и, встретив отрицательный кивок Туровского насчет разуться, прямо так в башмаках вошли в большую комнату. В комнате помещались диван, пианино, сложенная ширмочка с китайскими узорами на ткани, огромные, судя по обтертым и расцарапанным краям, притащенные неумелыми грузчиками в спешке и из чужого дома напольные часы с маятником, патефон и телефон на комоде с кружевной салфеткой, а на стене висела выцветшая картинка с лодкой, подплывающей к небольшому каменному острову. На полу лежал давным-давно истоптанный ковер из какого-то присутственного места. Из-за затягивавшего все окна на манер паутины слоя тюлей в комнате стояли потемки. Это была не гостиная, а тщательно, в спешке и поперек всякой разумной логики воссозданый сон о буржуазной несоветской жизни.

Туровский вернулся из кухни с табуретом в руках, поставил тот между диваном и пианино и зачем-то взобрался под потолок.

– Вот тут нашли покойного. По-видимому, убийцы поставили его на стул, вот как я стою, накинули на шею петлю, а затем вынули стул и ушли.

Откуда-то с люстры Туровский действительно взял толстую разрезаную возле узла веревку и накинул себе на шею. Затянул, похрипел, высунул язык, а потом спрыгнул на пол.

– Почему вы, собственно, говорите «поставили»? Это что же, не самоубийство? – спросил старик.

– Может, и самоубийство, почему нет. Видите, вон там, вон, за диваном, где сейчас моя сумка стоит?

Мы со стариком заглянули за диван.

– Вот там лежала жена покойного с проломленным черепом. Сам покойный тоже с проломленным черепом. Может быть, они с разбегу друг другу лбы порасшибали, как, знаете, бараны делают. Но это вряд ли. Скорее всего, кто-то третий их ударил. Да у нас и орудие есть – тут вот возле дивана валялся весь забрызганный кровью молоток.

Мы со стариком похмыкали.

– Сколько, вы думаете, было убийц?

– Один – вряд ли. Двое, скорее всего, слишком уж мороки много для одного. Хотя следов никаких нет. Разулись они, что ли, не знаю.

– Как убийцы проникли в дом?

– Замок не поврежден, окна тоже. Отмычка, вероятно.

– А не хозяин ли сам открыл?

– Вряд ли. Никаких следов борьбы в прихожей нет, зато в спальне полно. Пойдемте в спальню?

Старик кивнул, и они отправились в спальню. Я отодвинул штору и выглянул во двор. Из-за густых кустов и приземистых кривых яблонь перед домом трудно было разглядеть даже пустырь, не говоря уже об окнах других домов. Если кто и видел мужчин, заходящих в подъезд, то разве что случайно и мельком. Старик и Туровский вернулись из спальни.

– И когда было совершенно убийство?

– В шесть вечера Брандт ушел из ратуши. В десять вечера из редакции вернулся домой сын погибших, Александр Львович Брандт. Он позвонил сразу мне.

– Постель уже была ведь расправлена?

– Да, – подтвердил Туровский. – Оба убитых были уже в пижамах. Я немного знал Льва Михайловича и могу вам сказать, что, это значит, было не меньше девяти.

Они оба похмыкали. Убийство, совершенное в комендантский час, означало, что у убийцы должен быть пропуск на случай задержания патрулем.

– Что-нибудь украдено?

– Возможно, какие-то бумаги – Александр Львович только мельком проглядел стол, надо будет потом попросить его составить что-то вроде описи. Но ничего ценного не пропало. Да и не было ничего ценного – тут мебель-то вся пустая стоит. Они были совсем бедными, а на зарплату даже и заместителя бургомистра ничего особенного не купишь. Пару шляпок жене купил,