– Я сказал, что меня зовут Яцек и я забыл в этом кармане синюю корову. А вы что сказали по-французски?

Она покачалась на месте и сказала:

– Не скажу.

Я поулыбался непонятно чему, как осел, еще с минуту, когда Лида уже ушла. Опять пошел снег, ногам было холодно и сыро.

5.

При советах в помещении гостиницы располагалось какое-то учреждение. В начале войны учреждение то ли эвакуировалось, то ли разбежалось, и поэтому немцы решили снова сделать в здании гостиницу. За стойкой встал сонный сутулый дед в дореволюционной еще, хранившейся все эти годы в его или чьем-то чужом сундуке форме. В расчищенном от плакатов и перегородочек маленьком фойе постелили ковер и поместили два глубоких протертых кресла и даже лакированный столик. Во всех номерах поселились немецкие офицеры, находящиеся в ожидании нового назначения, а перед крыльцом разместились курсирующие до вокзала мальчишки-извозчики с санками и матерными частушками.

Портье сказал, что старик уже в номере. Я поднялся на второй этаж и постучал. Из-за двери донеслось «войдите». Я вошел. Старик лежал на неразложенной кровати в спальной рубашке и теплых домашних брюках, которые усердно возил с собой, сколько мы были знакомы, и перебирал убористо исписанные мелким, его собственным почерком листы.

– Добрый вечер. Вы спать, что ли, уже ложитесь?

– Ложусь, – ответил старик и продолжил черкать в листах.

Я огляделся по сторонам. Кто-то из нового начальства постарался воссоздать облик нормального номера: на полу было выцветшее малиновое сукно, на бог знает откуда взявшемся фальшивом камине стояли неидущие часы из поддельной бронзы, была даже ременная скамейка для чемоданов, в которую саквояж старика поставить было решительно невозможно, как его ни поворачивай. Поспевая за былыми стандартами шика, декораторы точно воссоздали интерьер провинциальной польской гостиницы из тех, что позанюханее. Лампа в номере была ужасно слабая, и старик, заметив, что я не разуваюсь, поручил раздобыть в нее лампочку посильнее.

Я спустился вниз и озвучил просьбу портье. Тот сначала пожал плечами, но, когда увидел, что это не произвело на меня никакого впечатления, куда-то вышел и вернулся уже с лампочкой. В фойе было накурено, а от самого портье пахло перегаром. Я вернулся в номер и вкрутил лампочку, потом спустился вернуть прежнюю портье, после чего с чувством, как от проделанной тяжелейшей работы, снял сапоги и уселся в продавленное кресло под единственным в номере окном.

– Я написал письмо в Смоленск, – объяснил свои листки старик.

Он сложил их, свернул пополам и сунул в конверт.

– Рассказывайте, что узнали.

Я подробно пересказал свои беседы с бургомистром и переводчицей. Старик слушал с безучастным видом и только удивленно поднял брови, когда дошло до рассказов о видах тканей.

– Какая-то дичь. Вы ничего не приукрашаете?

– Побойтесь бога.

– Это все из-за вашего пальто.

– Да, из-за него.

– Ну, шить не начал учить, и то хорошо.

Старику понравилась сплетня бургомистра насчет внутреннего расследования, начатого комендантом, – ровно об этом же ему на условиях абсолютной секретности рассказал в морге Туровский.

– Это больше всего похоже на версию. На осмотре тела я ничего подозрительного не заметил. Брандта не пытали и даже не били – проломленный череп и потом, уже на мертвых тканях, след от веревки. Это самое обыкновенное убийство, а потом топорная инсценировка самоубийства. Мотив ограбления мы можем отбросить?

Старик вопросительно замолчал.

– Да, мне тоже так показалось. Что разговор с сыном Брандта?

– Он совсем раскисший, поэтому много мы не разговаривали. С большего он подтвердил характеристику Туровского. Брандтов выслали из Ленинграда за пару лет до войны. Приехали сюда. Старший устроился в музыкальное училище и на полставки научным сотрудником в музей, а младший – в школу учителем и вел драмкружок в доме культуры. Жена Брандта никуда не устраивалась и почти все время проводила дома. Маловероятно, что они успели обзавестись настолько серьезными врагами, которые могли бы убить двоих за раз и не моргнуть.

– Значит, возможен только мотив, связанный с работой Брандта на немцев?

– Да, только в этом случае все сходится. Вряд ли убийство случайно совпало с отъездом коменданта. Проще предполагать, что оно прямо с ним связано. Пока мы не обнаружим каких-либо указаний на конкретные факты, будем держаться версии, что Брандта убрали из опасения, что он может что-то узнать или сделать. В отсутствие коменданта Бременкамп механически становится самым важным человеком в городе. Бургомистр – фиктивная фигура, а вот его заместитель – взрослый человек, да еще и немец, имеющий дружеские связи с комендантом и местными офицерами. Убив его, можно неделю делать совершенно все, что угодно.

– Что именно делать? Какие выгоды получает убийца?

– Туровский намекнул, что у полиции большие сомнения вызывает прохождение грузов через вокзал. Я думаю, речь идет о краже вагонов со снабжением, тем более, что у Бременкампа для этого есть все формальные возможности. Если предположить, что его в этом уличил сам Брандт, то убийство имеет конкретный мотив. Если нет – то оно было совершено, так сказать, с упреждением.

– Мы завтра на вокзал идем?

Старик потянулся и зевнул.

– Это бесполезно. Там сидят немецкие военные чиновники, которые с нами и говорить не станут. Тем более, если они в доле с Бременкампом или бояться его власти. Отследить документацию можно будет проще – через ратушу. Туровский обещал помочь мне с этим. А вам придется заняться наружной слежкой и записывать всех, кто слишком много ошивается вокруг полкового штаба. Поэтому завтра мы сразу с похорон Брандта пойдем к Бременкампу.

– Думаете, он нас примет?

– Меня. Вам светиться ни к чему.

– Ну хорошо, вас.

Старик надписал конверт и прилепил марку.

– Надо не забыть отправить.

Он положил письмо на стол и вышел в ванную умыться. С зубной щеткой во рту он забрел обратно в комнату:

– Если не примет, то это тоже хороший расклад. Нам полезна любая его реакция. Может быть, это вообще не он. Или он так сильно испугается, что начнет пороть горячку. Или попытается отозвать нас через заказчика. Или, – он отошел сплюнуть, – или попытается убить. Все это сильно прояснит дело в самые короткие сроки.

– А что, если на самом деле все уже закончилось? Если смерть Брандта уже и так была последней точкой в какой-то невидимой нам схеме?

Старик сосредоточенно расстелил кровать и сел на край.

– Такой вариант тоже есть. Тогда