Но этот, последний взгляд заставил ее вздрогнуть: на миг в нем мелькнуло замешательство и душевная боль. Потом адвокат отвлек его, и связь оборвалась. Снова она задумалась над тем, была ли допущена грубая судебная ошибка и за решетку отправят невинного человека.

Стремясь (уже в который раз!) с кем-то поделиться своими сомнениями, Андреа обернулась к соседу-присяжному. И с удивлением обнаружила, что ни одного из них уже нет рядом, они поспешили к своим повседневным делам и семьям. Эта деятельность сильно мешала их жизни и основной работе, хота и была неотъемлемой частью государственной судебной системы.

Видя, как шериф надевает на Гастингса наручники, она внутренне сжалась. Ограничить в движениях такого человека, надеть на него путы, как на дикого зверя, казалось верхом несправедливости. Но он уходил из зала с гордо поднятой головой и плотно сжатыми губами. Казалось, все происходящее его не трогает.

Вслед за Гастингсом устремилась группа людей, в том числе его деловые партнеры, изображавшие заботу о нем и теперь выглядевшие потрясенными унизительной процедурой ареста. Адвокат Гастингса остановил эту толпу, но нашел минуту времени, чтобы поговорить с убитой горем женщиной, которую Гастингс даже не заметил, уходя.

Слезы выступили на глазах у пастора Мейерс, глубокая тоска овладела ею при мысли о том, как изменчива судьба: за несколько секунд рухнул целый мир, в котором жил человек, сделав несчастными его и близких ему людей. Андреа сама испытала нечто подобное. Восемь лет назад она вместе с Марком — ее женихом и единственным родным человеком — ехали в машине в церковь, чтобы договориться о процедуре венчания. Откуда ни возьмись, тяжелый трейлер выехал на встречную полосу и на полном ходу врезался в их автомобиль.

За несколько секунд исчезло все, что было дорого девушке, ее прошлое перестало существовать, о будущем не могло быть и речи. Марк погиб, Андреа была при смерти и за несколько месяцев пребывания в больнице много раз хотела умереть. Однако со временем она стала считать чудом то, что осталась жива. Размышляя о своей судьбе, она стала находить в ней случаи явного вмешательства небесного провидения. Это определило для нее выбор профессии.

Очнувшись, Андреа удивилась тому, как далеко увели ее воспоминания, потом заспешила к стоянке, где оставила свою машину. Обязанности присяжного заседателя на целых полторы недели оторвали ее от церковных дел, и теперь она спешила вернуться к ним; как всегда, больше всего накопилось «бумажных» проблем. К тому же она надеялась, что работа вылечит ее от тоски и досады, порожденных этим злосчастным судом.

Однако мысленно она все время возвращалась к его подробностям, особенно к убийственным «показаниям» коллег Гастингса. Правда, некоторые из них свидетельствовали как бы нехотя, и это наводило ее на мысль, что они подставили его и теперь разыгрывают роли, одурачивая присутствующих.

Когда Андреа высказала эту мысль своим коллегам-заседателям, они категорически отвергли эту идею на том основании, что лжесвидетельство сурово наказуемо и ни один из партнеров Гастингса не пошел бы на такой риск.

Видимо, они были правы. Если собственный защитник Гастингса не увидел ничего подозрительного, то — кто она такая? Подумаешь, борец за справедливость...

Одно ей было ясно: никогда, ни за что на свете не станет она больше присяжным заседателем. Тем, кто будет настаивать, она скажет, что подчас пристрастна, что ее профессия предполагает веру в человека, его внутреннее благородство и что чаще всего она делает свои выводы интуитивно, отвергая доводы рассудка. Решать чью-то судьбу, как, например, сейчас судьбу Гастингса, стало для девушки самым тяжелым испытанием за всю ее жизнь. Второй раз она такого не вынесет, это было ей слишком ясно.

Легкий июньский ветерок растрепал ее темные волосы, когда она села в машину и направилась из центра к своей церкви. Построенная в новом юго-западном стиле, с островерхой соборной крышей, она была видна издалека. Через десять минут Андреа уже вбегала в кабинет старшего священника, отца Пола. Ей не терпелось поделиться с ним своими переживаниями. Считая его своим другом и учителем, она знала, что только он сможет ей помочь.

Старше ее лет на сорок, этот вдовец обладал даром понимания чужих проблем, и Андреа советовалась с ним, как с родным отцом (тем более что была сиротой). С другой стороны, это был человек могучего телосложения, с сильным характером. Она любила и уважала его, и он отвечал ей тем же.

Единственный сын отца Пола, Бретт, жил и работал в Японии, и Андреа была для священника как бы дочерью.

— Насколько я понимаю, процесс закончен. Но чем ты так озабочена? Где твоя сверкающая улыбка? — спросил он, как только ее увидел.

— Он сядет в тюрьму, отец Пол.

Лицо священника помрачнело:

— Хочешь обсудить это со мной?

Она кивнула, не скрывая слез.

— И я была в числе тех, кто его засадил.

Подумав с минуту, отец Пол сказал:

— А теперь не можешь себе этого простить. Но ведь приговор требовал, чтобы все высказались единогласно?

— Да, конечно.

— Значит, остальные присяжные тоже считали его виновным.

— Верно. — Она вытерла слезы. — Но меня не оставляет мысль, что мы упекли в тюрьму невиновного.

Сидя в кресле, старший священник наклонился к ней.

— Меня не удивляют эти слова. Ты всегда идешь на поводу у чувств. — Он остановил жестом ее возражения: — Пожалуйста, не обижайся, это очень хорошая черта, можно сказать — Божий дар. Побольше бы таких людей, и весь мир стал бы лучше.

— Вы не можете меня обидеть при всем желании. — Андреа заулыбалась. Она и сама знала, что руководствуется чувствами. Когда она была подростком, ее обвинили в тяжком преступлении, которого она не совершала. Эта душевная травма оставила свой след, и с тех пор она всегда заступалась за обиженных, подчиняясь не рассудку, а эмоциям. Андреа прекрасно понимала, что это мешает ей быть объективной в оценке людей и событий. — Вы заговорили как раз о том, что меня тревожит, — вздохнула она. — Ведь я единственная сопротивлялась, все присяжные считали дело ясным как день.

— Значит, ты не хотела, чтобы его обвинили.

— Не знаю, отец Пол. Речь идет не о моих желаниях, все это гораздо серьезнее. Во время суда появилось ощущение, что концы с концами не сходятся, но ни одной конкретной зацепки у меня не было. А что, если он невиновен?

— Это было бы ужасно. Самое печальное здесь то, что он не первый и не последний человек, отсиживающий ни за что. Однако поправить ничего нельзя.

— Если бы вы сами услышали, как он себя защищал! Вас бы это потрясло.

— Не сомневаюсь. Однако нужно признать, что его осудили на основании улик. Значит, вероятнее всего, ты не ошиблась. Подумай еще вот о чем: чаще всего человеку свойственно отрицать свою вину, даже если он виноват, потому что в нем говорит ложная гордость. Кстати, никто из нас не безгрешен. Ни ты, ни я, ни он.