ровных и белых, как чистая слоновая кость, о его черных волосах, густых в молодости, мягче тончайшего шелка и спадавших большими вьющимися локонами». В важных вопросах его характер отличался серьезностью, но это не мешало ему любить соколиную охоту и гордиться своим искусством в танцах и фехтовании. Его художественный вкус проявлялся в разборчивой любви к «картинам, изваяниям и всем свободным искусствам, а также в интересе к садам, «в улучшении своих земель, в посадке тенистых аллей и лесных деревьев». Он «внимательно изучал Священное Писание», в то же время «очень любил музыку и часто играл на альте, которым владел мастерски».

Мы не видим тут страсти века Возрождения, его каприза, широты чувства и симпатии, живости наслаждения; зато жизнь получила нравственное значение, сознание человеческого достоинства, порядочность и равновесие. Характер пуританского дворянина отличался справедливостью, благородством и самообладанием. Широту симпатий минувшего века сменила глубокая нежность в более тесном семейном кругу. «Он был самым добрым отцом, — говорила о своем супруге госпожа Гетчинсон, — самым нежным братом, добрым хозяином и верным другом, каких только видел свет». Капризная и необузданная страсть Возрождения уступила место мужественной чистоте. «Ни в юности, ни в более зрелые годы самые красивые и соблазнительные женщины никогда не могли вовлечь его в излишнюю близость или шутливость. Он любил мудрых и добродетельных женщин и находил удовольствие в скромной и пристойной беседе с ними, но так, чтобы никогда не вызывать соблазна или искушения. Пошлых разговоров он не терпел даже между мужчинами, и хотя иногда находил удовольствие в шутках и веселье, но никогда не выносил того, что граничило с непристойностью».

Восхищавшую людей Возрождения необузданность жизни пуританин считал недостойной ее назначения и цели. Он стремился достичь самообладания, стать господином своих мыслей, слов и действий. Серьезность и обдуманность выявлялись даже в мельчайших частностях его отношения к окружавшему миру. Каким бы живым от природы не был его характер, он находился под строгим контролем. В своей беседе он постоянно остерегался болтливости и легкомыслия, стремясь быть обдуманным в речи и «предварительно взвешивая слова». Его жизнь отличалась порядком и методичностью; он был воздержан в пище и строго относился к себе: рано вставал, «никогда не оставался праздным и не любил видеть других такими». Новые трезвость и самоограничение отразились даже на перемене в его одежде. Блестящие цвета и драгоценные камни Возрождения исчезли. Полковник Гетчинсон «очень рано отказался от ношения каких бы то ни было драгоценностей, но и в своем простейшем платье он представлялся настоящим джентльменом».

Утрата яркости и разнообразия в костюме, без сомнения, указывала на известные обесцвечение и однообразие в самой жизни, но эти потери уравновешивались крупными приобретениями. Самым важным из них было, пожалуй, новое понятие общественного равенства. Общее призвание, общее братство во Христе уничтожали в умах пуритан подавляющее чувство социальных различий, которое отличало век Елизаветы. Последний крестьянин, как сын Бога, чувствовал себя облагороженным. Гордый вельможа признавал духовным ровней беднейшего «святого». Великий общественный переворот междоусобной войны и протектората уже чувствовался в поведении дворян, подобных Гетчинсону. «Он относился к бедняку с нежной и дружеской обходительностью и часто проводил много свободных часов с простыми солдатами и беднейшими земледельцами». «Он никогда не выказывал пренебрежения к бедняку и не льстил вельможе».

Но еще более чувствовалось это в тех новых достоинстве и самоуважении, какими сознание своего призвания наполняло низшие классы. Возьмите портрет лондонской хозяйки, оставленный нам ее сыном Неемией Уоллингтоном, истчипским токарем. «Она очень любила и слушалась своих родителей, любила и берегла супруга, очень нежно относилась к детям, любила всех добрых и не терпела порочных и безбожных. Для многих она служила образцом порядочности. Очень редко она показывалась вне дома, кроме церкви; когда другие в праздники и другое время отдыхали, она обычно бралась за шитье, говоря: «Вот мой отдых». Бог даровал ей острый ум и прекрасную память. Она была хорошо знакома с библейской историей и с житиями всех святых и легко могла на них ссылаться; она так же хорошо знала английские летописи и родословные английских королей. В честном браке со своим супругом она прожила двадцать лет без четырех дней».

Влияние религиозного движения в средних промышленных классах проявлялось сильнее, чем в дворянстве (джентри); полнейшее и чистейшее выражение новой силы, волновавшей людей того времени, мы находим в одном пуританине среднего класса. Типом пуританина, не только высшим, но и самым полным, является Джон Мильтон, чья жизнь вполне совпадает с историей пуританства. Он родился в 1608 году, когда пуританство начало оказывать прямое влияние на политику и религию Англии; он умер, когда оно перестало налагать на них свою печать и снова стало одним из многих влияний, создававших английский характер. Его первые произведения, памфлеты зрелых лет, поэмы его старости с редкой точностью определяют три крупных периода в истории движения. Его юность показывает нам, что в пуританской семье сохранилось сию много веселости, поэтической свободы и духовной культуры Возрождения. Его отец, нотариус, несмотря на свою «строгость», был хорошим музыкантом, и сын унаследовал талант отца в игре на лютне и органе. Одним из лучших мест в составленном им впоследствии плане воспитания является доказательство значения музыки как средства нравственного воздействия.

Его семья, учитель и школа были строго пуританскими, но его первоначальное образование не заключало в себе ничего узкого или ограниченного. «Мой отец, — говорил он, когда я был еще маленьким мальчиком, предназначил меня к изучению гуманных наук, и я отдался им с таким пылом, что с 12 лет едва ли когда ложился спать раньше полуночи». Кроме греческого, латинского и еврейского языков, изучавшихся им в школе, нотариус посоветовал ему еще заняться итальянским и французским. Не оставалась в пренебрежении и английская литература. На его первых поэтических опытах отразилось влияние Спенсера. Несмотря на войну драматургов с ригористами, еще во времена Мильтона молодой пуританин мог выражать любовь к сцене, «где рядом с ученым Джонсоном свободно распевал песни своего родного леса милейший Шекспир, сын фантазии», и подбирать из придворных маскарадов и пышных шествий образы для своих «Кома» и «Аркадии».

Мысль о предстоящей борьбе с церковью еще не смущала грез молодого студента, когда он бродил под «высокими сводами храма, с массивными старыми колоннами и богато изукрашенными стеклами, через которые проникал тусклый свет», или когда он слушал «звуки органа, сопровождающие сверху громкое пение хора и приводящие душу в умиление». Его увлечение жизненным весельем представляет резкую противоположность тем мрачности и суровости, которые в позднейшем пуританстве воспитали борьба и преследование. Несмотря на «известную сдержанность характера», отдалявшую его