в материальной природе; Гукер доказывал господство его в духовном мире. Те же стремления видим у пуританина. Он внимательно изучал Священное Писание, желая узнать волю Божью и, безусловно, следовать ей во всем: и в важном, и в мелком. Но это безусловное повиновение он выказывал только к воле Божьей; человеческие повеления имели для него силу только в случае их соответствия с законом, данным Богом. Сама вера обязывала пуританина рассматривать всякое требование, предъявляемое к нему установленными властями — светскими и духовными, и признавать или отвергать его, учитывая его соответствие с высшими обязанностями человека перед Богом. «В вопросах веры, — говорила госпожа Гетчинсон о своем супруге, — он всегда подчинял свой разум слову Божьему; а во всем прочем величайшие мирские авторитеты не смогли бы заставить его отказаться от своего суждения».

Очевидно, непроходимая пропасть отделяла такое настроение от безусловной покорности королю, требовавшейся Яковом I. В своем стремлении к законности пуританин доходил до педантизма, а сознание нравственного порядка и закона вызывало в нем нетерпимость к беззаконию и беспорядочности личной тирании; он выказывал критическое отношение к власти и даже, в случае нужды, упорное и непреодолимое сопротивление, вытекавшее не из пренебрежения к ней, а из преданности авторитету, более высокому, чем королевский. Если теория божественного права королей должна была неизбежно возмущать против себя лучшие силы пуританства, то и высшие, и низшие его стороны одинаково возмущало отношение Якова I к епископам. Уже понимание Елизаветой ее верховенства над церковью служило для подданных сильным камнем преткновения, но, по крайней мере, для Елизаветы верховенство было просто отраслью ее власти. Яков I смотрел на верховенство, как и на королевскую власть, совсем иначе, чем Елизавета. Взгляд этот образовался у него под влиянием тяжелых унижений, перенесенных им в Шотландии в борьбе с пресвитерианством. В начале его царствования шотландские пресвитеры оскорбляли и пугали его, и он стал смешивать пуритан с пресвитерианами. Но, в сущности, для внушения этой мысли не нужно было предрассудков. Сама по себе она была вполне логична и соответствовала предшествовавшим ей посылкам.

Яков I разделял учение кальвинизма, но в его церковном строе, в ежегодных собраниях, в публичном обсуждении и критике мер правительства с церковной кафедры он видел организованную демократию, угрожавшую короне. Новая сила, упразднившая в Шотландии власть епископов, могла упразднить и монархию. На ту и другую, под прикрытием то религии, то политики, нападал народ. Из того, что враг был один и тот же, Яков I, со свойственной его роду близорукостью, вывел заключение о единстве интересов епископа и монархии. «Без епископа нет короля», — гласило его знаменитое изречение. Надежды на церковную реформу не нашли сочувствия у короля, которого ничто так не восхищало в Англии, как ее устроенная и послушная церковь, ее синоды, собиравшиеся по воле короля, ее суды, проводившие королевские указы, ее епископы, считавшие себя ставленниками короля.

Он принял петицию тысячи и созвал в Хемптонкорте на совещание епископов и пуританских богословов, но не выказал желания обсуждать принесенные жалобы, а воспользовался случаем для проявления своей богословской учености. На требования пуритан он смотрел с чисто политической точки зрения. И епископы объявили, что оскорбления, которыми король осыпал их противников, были внушены ему Святым Духом; пуритане еще осмеливались оспаривать его непогрешимость. Яков I закрыл совещание угрозой, раскрывшей политику короны. «Я заставлю их подчиниться, — сказал он о возражавших, — или выгоню их из страны».

Только целиком представляя себе отношение народа и короля к вопросам религии и политики, мы можем понять борьбу Якова I с парламентом, наполнявшую все его царствование. Но чтобы были понятны ее частности, мы должны вкратце обозреть отношение палат и короны. Осторожный и предусмотрительный Уолси считал парламент, несмотря на все унижения его при Тюдорах, памятником прежней свободы и центром национального сопротивления устанавливавшемуся Генрихом VIII новому деспотизму, в случае если когда-нибудь народ восстанет против него. Никогда, быть может, свобода Англии не подвергалась такой страшной опасности, чем когда Уолси решился фактически упразднить палаты. Более смелый и талантливый Т. Кромвель отказался от традиций новой монархии. Он был уверен в могуществе короны и потому восстановил парламент как удобное и послушное орудие деспотизма. Он воспользовался старыми формами конституционной свободы в интересах королевской власти и при помощи ряда парламентских статутов произвел переворот, на время полностью подчинивший Англию Генриху VIII. Господствовавший в палатах дух рабского подчинения в течение всего царствования Генриха VIII оправдывал надежды Т. Кромвеля.

Последствия церковной реформы, подготовленной его мерами, стали чувствоваться в малолетство Эдуарда VI; много горячих споров вызвала навязанная Марией I парламенту религиозная реакция. Указанием на большой шаг вперед служило стремление короны ослабить оппозицию, которую ей уже не удавалось запугать при помощи уловок. Парламенты наполнялись ставленниками короны. При Эдуарде VI было создано 22 новых местечка, при Марии I — 14; некоторые из них имели право на представительство по своим богатству и населенности, но большинство представляли собой мелкие города и поселки, состоявшие в полном подчинении у Королевского совета. Елизавета усвоила себе систему обоих предшественников как в создании новых местечек, так и в указании кандидатов; но ее тонкий политический инстинкт скоро заметил бесполезность обоих приемов. Она вернулась, по возможности, к политике Уолси и стала созывать парламенты все реже. При помощи строгой экономии и политики равновесия и мира она старалась, и долгое время успешно, совсем не собирать их. Но в то время как свобода Англии подвергалась сильнейшей опасности, ее друзьями оказались Мария Стюарт и Филипп II. Борьба с католицизмом заставила Елизавету чаще прибегать к парламенту, а когда ей приходилось требовать увеличения субсидий, тон палат все более повышался. По вопросу о налогообложении и монополиях королева, несмотря на все самовластие, вынуждена была уступить их требованиям. В церковном вопросе она отказалась от всяких уступок, и Англии пришлось ожидать изменения системы от ее преемника.

Но уже по первым действиям Якова I видно было, что политике уступок он предпочитает борьбу с палатами. При Елизавете влияние парламента обусловливалось главным образом продолжением войны и необходимостью для короны обращаться к нему за средствами. Не следует забывать, что в совете Елизаветы партия войны защищала не только протестантизм материка, но и политическую свободу Англии. Когда Эссекс опровергал доводы Берли в пользу мира, старый министр сослался на слова Библии: «Кровожадный человек не проживет и поло вины своей жизни». Но военная политика Эссекса и его друзей имела более возвышенные основания, чем кровожадность, а мирная политика Якова I руководствовалась другими мотивами, чем ненависть к кровопролитию. Он поторопился заключить с Испанией мир, необходимый для безопасности