Итак, дверь открылась. Не знаю, кого я ожидала увидеть. Жизнь меня редко сталкивала с людьми, которым по карману такие автомобили. Моей первой мыслью было «он слишком красив». Уже потом, проанализировав, я поняла, что не столько красив, сколько… ухожен. Прическа — волос к волоску, даже двухдневная щетина на лице выглядела ухоженной. Я вспомнила, что последний раз была на маникюре за две недели до родов, а сейчас просто обрезаю ногти под ноль, чтобы нечаянно не поцарапать Соньку. Что мои волосы собраны в незамысловатый пучок, и, возможно, я сегодня и не расчесывалась. Не могу вспомнить… На джинсовой коленке пятно. А на этом владетеле газет и пароходов — ни пылинки. Да ещё и смотреть на него приходится снизу вверх — мало того, что высокий, так ещё и на ступенях стоит.

Пикнула и успокоилась сигнализация. Мужчина недоуменно озирался, не понимая, что, собственно, заставило её надрываться. Меня, с пятном на коленке, он в расчет не брал.

— Хмм, — привлекла я к себе его внимание.

Мужчина соизволил на меня посмотреть. Во-первых, я чётко осознала, что драться он не полезет хотя бы из страха испачкаться. А во-вторых, что у него неправдоподобно синие глаза. Хоть сейчас, блин, это аполлонище в рекламный блок. Зубную пасту рекламировать или, лучше, дольчегаббановские трусы. Фигура у него что надо. Мне на свою тоже грех жаловаться, даже после родов. Но я находила миллионы и миллионы причин для… ненависти. Да, его такого чистого и благополучного, настоящих проблем не нюхавшего хотелось ненавидеть. За все то, что у него есть, а у меня нет. Раньше я к классовой ненависти предрасположена не была, а теперь вполне понимала наших прадедов, с вилами шедших на царскую армию. М-да.

— Это вы? — наконец, спросил он. — Что-то случилось?

— Я. Понимаете, ваша машина третий день мешает мне завозить коляску в подъезд. Поэтому я немного над ней… надругалась.

Мужчина вопросительно приподнял брови, посмотрел на свою машину — видимых повреждений не обнаружил, потом перевёл взгляд на коляску, стоявшую за моей спиной. Сонька, которая успокоилась под вопли сигнализации, решила, что сейчас самый подходящий момент для соло, и, собственно, солировала. У меня налилась молоком грудь — последнее кормление было уже давно. Сонька плакала, я с тоской чувствовала, как мой лифчик намокает все больше, а мужчина думал.

— И правда, — наконец, согласился он. — Я, знаете, даже не заметил, простите. С парковкой в этом дворе проблемы.

Он спустился со ступеней, прошёл мимо, обдав меня чуть заметным запахом дорогой туалетной воды. Я констатировала, что и без ступенек он гораздо выше меня, а во мне — метр семьдесят три, я со многими мужчинами была вровень, особенно на каблуках. Сейчас у меня старые кроссовки, и ростом я похвастать не могла. Двигатель завёлся, я откатила коляску в сторону. Минута — и проезд свободен. Я отвоевала свой пандус, а мужчина припарковался чуть ли ни на детской площадке. Ничего, за площадку буду воевать в следующем году, в этом пусть стоит.

Я только вкатила коляску в подъезд, как он догнал, а потом и обогнал нас широкими шагами. Вызвал лифт, даже подождал. В кабинке лифта нам с коляской было тесновато. Я отводила взгляд, чтобы нечаянно не посмотреть на него. Смотрела на его живот, вполне себе нейтрально, почти в коляску. Сонька закряхтела, мужчина поморщился. Я не поинтересовалась, на какой ему этаж, и поэтому очень удивилась, когда он вышел с нами на шестом. Открыл дверь напротив моей квартиры.

— Мы что, соседи? — я растерялась.

— Видимо, да, — равнодушно бросил он.

Дверь в его квартиру — в его благополучную жизнь — открылась и закрылась, а я все так же стояла. Затем вопли запертого в квартире Сатаны и мокрый лифчик вернули меня на грешную землю. Я вздохнула и отперла свою дверь.

Мне кажется, я ненавидел Кирилла с пеленок. Отец у меня умер рано, помню его только по фотографиям — я очень на него похож. Мама была в постоянных разъездах. Растил меня преимущественно дед, я его обожал. Он был моим, я не хотел ни с кем его делить, но Кирилл был неизбежностью и появлялся у нас каждые выходные. Для меня Кирилл всегда был чужаком, отнимающим внимание деда, хотя тоже был его внуком, но от другого сына.

Теперь я ненавидел его особенно. Я с трудом выплыл из развода с Лизой — она основательно меня обобрала. Любовь была такая, что о брачном контракте не подумал вообще, но она схлынула через месяц, как не бывало — Лизка надоела, а обязательства остались. Я был согласен платить ей деньги, а она требовала моего внимания, но после месяца активного кувыркания в постели бесила меня даже сильнее Кирилла, поэтому я решился на развод. Поэтому я сейчас запятнан, а Кирилл — гордость родителей педагогов, бизнесмен от бога, каменное сердце… Я чувствовал, что сдаю позиции, и потому психовал. 

Тут ещё дед затеял чёртово состязание. Так не вовремя, блин. Созвал нас с Кириллом, торжественно воссел в кресле, ожидая аплодисментов от благодарных потомков, и сказал:

— Я слишком стар… — я бы поспорил, но благоразумно промолчал. А он продолжил: — Вы моя единственная опора и надежда. Я отдам вам все, что нажито за долгие годы непосильным трудом. Но вас двое, а моё кресло одно...

Мы вскинулись, ожидая горькой пилюли. Переглянулись. В глазах Кирилла уверенность — ещё бы, он уже два года деда обхаживает, и ни одного, блин, развода.

— …Так вот, — продолжил дед, — я решил, что вам нужно дать год, чтобы посмотреть, на что вы способны. Все ваши счета, даже личные, будут отслеживаться — вы обязаны не брать оттуда деньги, иначе снимаетесь с состязания. Начнете работать в фирме с самого дна — я хочу, чтобы вы поняли, на чем она стоит, прочувствовали. Чтобы вам было легче, я оставляю в вашем распоряжении деньги, заработанные вами за год, а у вас там прилично. Идите с богом, дети мои.

Спорить с дедом бесполезно — уж если он вбил что себе в голову, то только голову сносить. Топором. А деда я люблю. Выходил из кабинета и мысленно подчитывал активы, что я там за год заработал? Учитывая развод, выходило до обидного мало. А у меня даже квартиры своей нет. Отсудила Лизка, чтоб её.

— Ты сломаешься, — сказал Кирилл, пока я курил на лестнице. Я, как внук владельца, часто себе такое позволял. Сам Кирилл, естественно, не курил. Мальчик паинька. — Хотя желаю тебе удачи.

— Спасибо, — я был сама благожелательность. — И тебе не хворать.

Докурил, затушил сигарету в горшке на подоконнике. Да, возможно, я бы не вел себя так вызывающе, но чистенького Кирилла хотелось разозлить.

В тот день я начал свою работу… курьером. На этой должности мне предстояло продержаться месяц. Я рассчитывал на поблажки — как-никак я пятнадцать лет на фирму положил, лучшие спецы мной отобраны, самые дорогостоящие сделки прошли именно через мои руки. Но дед держал руку на пульсе. Поблажек и правда не было. Машиной мне пользоваться не запретили, поэтому бедняжка, которая стоила уйму денег, весь день со мной развозила по городу бумажки. В большинстве контор меня узнавали, я, улыбаясь, объяснял, что это прихоть деда. Когда не узнавали, было проще. Один раз мне даже на чай дали. Сто рублей.