за пушниной. Ни команды, ни купцов, ни корабля больше никто не видел. Скорее всего, их захватили телезские пираты или разбил шторм.

— Ты сказал «маловероятно», такие слова говорят грамотные, — произнёс епископ, жуя мясо и глядя на собеседника.

— Я обучен грамоте, монсеньор.

— С каких это пор в солдатах учат грамоте? У нас и монахи на три четверти неграмотны. У нас некоторые отцы Церкви, прости Господи, читают с трудом. А ты солдат и вдруг грамотный.

— Повезло, — коротко ответил солдат.

— Что это за везение такое? Поведай уже.

— Я поступил на службу в роту лучников, в отряд графа фон Крюнендорфа. В сражении при Сен-Сьене был ранен, рейтары де Брюиза сначала растоптали ландскнехтов, а затем и нас… Меня там ранили.

— Погоди-ка, погоди, Сен-Сьен, Сен-Сьен… — Наморщился епископ. — А где это?

— На левом берегу Марты, южнее Бернандина.

— Святой крест, а когда же это было?

Солдат неожиданно для себя понял, что это вовсе не простая беседа.

— Семнадцать. — Он на секунду задумался. — Нет, шестнадцать лет назад.

— Вот оно как, — он внимательно смотрел на солдата, потом снова увлекся рыбой. — Значит, ты пошел служить, а сколько лет тебе было?

— Нас выгнали из дома, когда мне было четырнадцать, мать пошла в корчму, убирать и помогать готовить. За это хозяин разрешил ей и моим двум сестрам жить в конюшне. Мне там места не было, и я узнал, что фон Крюнендорф собирает людей. Деньги, которые он предлагал, показались мне огромными. Я был уверен, что за пять лет службы смогу купить матери дом.

— И что, купил?

— У меня до сих пор нет дома.

— Ну, ладно, что там с рейтарами де Брюиза, которые тебя немного поломали? И кто же тебя грамоте обучил?

— Читать меня еще отец научил, а все остальное сам. Ранение было тяжелым, я валялся в телеге целую неделю с другими ранеными. У меня была сломана ключица, рука и ребра. Все с левой стороны. Через неделю начал ходить, один единственный из телеги. Все остальные умерли. Ходил с трудом, поэтому меня хотели выгнать из роты. Лейтенант Брюнхвальд взял меня к себе за один талер в полгода.

— Лакеям обычно платят больше, — заметил епископ.

— Нет, лакей у него был. Он взял меня вестовым, конюхом, чтецом и всем остальным, кем только можно.

— Помощником лакея, — заметил епископ. — А что, это за Брюнхвальд? Он не из Леерзиндских Брюнхвальдов?

— Скорее всего, из них, но его никто не называл «фоном». Думаю, он был из бастардов.

— Был? — Епископ на секунду перестал жевать.

— Да, был, через четыре года, при штурме Дрофера его убил арбалетчик. Болт пробил кирасу, вошел в грудь на палец, прямо в сердце. Он умер у меня на руках.

— А ты остался без хозяина?

— Да, но к тому времени я уже умел читать, считать и писать. Знал кое-какие законы. Последний год я вел всю его переписку и писал все его приказы. А он только прикладывал свой перстень.

— Так ты стал его писарем?

— Не совсем, что бы писарем. Лейтенант был бесшабашной храбрости человек. И вечно лез в самую кашу. А мне, к сожалению, приходилось следовать сразу за ним. Так что в палатке я был его писарем, а в бою оруженосцем. Таскал щит и алебарду.

Епископ, видимо, наелся, он лениво ковырял ложкой взбитые сливки с ягодами. Теперь он не казался солдату истеричным барином. Солдат видел, что перед ним сидит тонкий интриган, мастер политики, обмана и лукавства.

— И куда же ты пошел после смерти Брюнхвальда?

— Никуда не пошел. У Брюнхвальда был контракт с фон Крюнендорфом. Я так и остался у графа в полку. Он определил меня писарем в кавалерийскую роту.

— И как тебе было в кавалерийской роте?

— Весело. Они там все воровали.

— Воровали? И что ж они воровали?

— Все, что только можно. Лошадей ставят на выпас, а фураж списывают. Коновалов вызывали каждый день. Как будто половина лошадей в роте больны.

— А они не болели?

— Конечно, болели, но не так часто как приходили коновалы, не так часто, как это оплачивал граф.

— Ха-ха-ха-ха, — засмеялся епископ. — Воровали! Какая прелесть!

— Прибавьте к этому перековку, которой не было, и ремонт сбруи, который был не нужен.

— Ты не только грамотный, ты еще и в лошадях разбираешься?

— У лейтенанта Брюнхвальда было четыре коня. У меня пятый. Четыре года ими занимался я.

— И что ж было дальше, ты пошел к графу и сказал, что его обворовывают?

— Нет, граф сам догадывался, а я не стал это отрицать.

— И что было дальше?

— В этот вечер меня пытались зарезать.

— Ах-ха-ха-ха, — снова засмеялся епископ. — Какая прелесть, люди не меняются, hoc est verum[1].

— Malum consilium[2], для нападавших, — произнес солдат, — к тому времени я уже многому научился у лейтенанта Брюнхвальда за четыре года непрерывных сражений.

Епископ перестал жевать, отложил ложку. Он едва мог скрыть удивление.

— Scitis lingua patrum nostrorum[3]? — Спросил он.

— In mensura facultatem[4], — ответил солдат.

Епископ обернулся к монаху:

— Что скажешь?

— Скажу, что в этой фразе «in» не употребляется, достаточно просто сказать «mensura facultatem»

— Да не это я имел ввиду, — епископ махнул на монаха рукой. — Скажи, друг мой, а кто же тебя обучил языку знаний? Опять сам?

— Нет, монсеньор, на этот раз учитель был. Это был монах фелинганского монастыря. Фон Бок в очередной раз не заплатил своим наемникам, они начали грабить на востоке от озера Фелинга, хотели разграбить сам город Фелинга, но там все было разграблено до них. И тут им попался монастырь. Вынесли все ценное, а монастырь подожгли, мы выбили их оттуда, и из огня удалось спасти четыре сотни книг. Барон забрал их себе. Приказал мне их продать. Но в тех местах людей с деньгами не было. Мы возили их с собой. А за нами увязался один монах, брат Сульвио. Он все время ныл и просил их вернуть, бубнил, что это большая ценность. Я захотел узнать, что же в них такого ценного. А три четверти этих книг были написаны на языке древних. Брат Сульвио сначала читал мне их по ночам, а потом стал учить меня этому языку. За год я стал читать сам.

Епископ помолчал и произнес:

— Аббат писал мне, что ты редкий человек. Вижу, что он не ошибся, — он опять помолчал, а потом предложил, указав на стол. — Хочешь что-либо поесть? Присаживайся.

Сам епископ встал:

— Бери, что хочешь.

Солдат не шелохнулся. Он не ел со вчерашнего дня, но сесть за