Чудесным образом друзья умудрялись превращать унылые будни в «бесхитростно-традиционной» школе в яркие праздники. В какой-то момент Бобу с Джорджем удалось захватить радиорубку, в которой они читали в микрофон новости про сбор макулатуры и конкурс строевой песни. После чего объявления прерывались, и в эфире звучала долгожданная «музыкальная пауза». Прямо с проигрывателя ребята ставили пластинки ансамблей «Дружба» и «Поющие гитары», которые не вызывали у преподавателей идеологических нареканий.

В процессе работы мне удалось найти участницу этих радиопередач Алёну Бендер, которая училась в той же школе, но — на два года младше.

«Я была голосистая, и меня позвали в радиостудию, — улыбалась Алёна. — Это было крохотное помещение, расположенное на последнем этаже, в котором с трудом помещались два стола. На одном из них находились магнитофоны и проигрыватель, на другом стояли пластмассовые микрофоны. Несмотря на техническую нищету, мы пользовались популярностью, и наши выпуски слушала вся школа. Поскольку мы жили в одном дворе, то после уроков любили заниматься фехтованием на рапирах. Однажды мы с Бобом устроили сражение на крыше дома, и моя маменька была в ужасе».

Вскоре жизненные декорации вокруг Джорджа и Боба начали стремительно меняться.

«В 1965 году я услышал по «Голосу Америки» The Beatles и понял, для чего живу, — рассказывал позднее Боб в одном из интервью. — Хорошо помню, что в эфире зазвучала Komm, Gib Mir Deine Hand, немецкая версия песни I Want to Hold Your Hand. Сила гармонического форсажа изменила мой космос. Это был ключ ко всему».

Наверное, детство на этом закончилось. Чуть позже будущий поэт запеленговал по радио песню Help! — в самозабвенном исполнении Рэя Чарльза. И основательно охренел, несмотря на нечёткое качество звука.

«В момент, когда щёлкнул этот замок, всё сразу вошло в фокус, — вспоминал Боб спустя годы. — И больше я из этого фокуса никогда не выходил. Получилось как в фотоаппарате, когда наводишь на резкость. До этого я был простым парнем, а тут мне всё стало ясно: кто я такой, что я хочу делать и зачем. И с тех пор эта ясность не менялась ни на мгновение».

Несложно догадаться, что вскоре Боб и Джордж стали поглощать огромное количество музыки — начиная от The Moody Blues и заканчивая Creedence Clearwater Revival. Подобные пластинки искали повсюду, — в частности у ровесников из других школ, которые ездили на международные соревнования в Польшу, Венгрию и ГДР.

«Не было тогда ничего заманчивей, чем послушать что-нибудь новенькое, — поясняла автор первой афиши «Аквариума» Таня Апраксина. — Круглые сутки работали магнитофоны, и повсеместно шёл активный обмен пластинками. Любой чудом попавший кому-то диск немедленно становился общим фетишем. И взглянуть на него, подышать, потрогать слетались со всех концов города».

Денег на фирменные «пласты» у школьников, разумеется, не было — поэтому они перезаписывали друг у друга магнитофонные катушки или приобретали винил, выпущенный в братской Югославии. Стоил он вдвое дешевле, а выглядел таким же таинственным и красивым. Диски прослушивались бессчётное множество раз. При этом друзьями жадно изучался каждый сантиметр обложки — в поисках бесценной информации, которая вносилась цветными карандашами в толстые тетради.

«Ещё у нас дома хранились древние — на 78 оборотов в минуту — надтреснутые и тяжёлые пластинки, оставшиеся от какой-то другой, доисторической жизни, — рассказывал Боб. — Моя мама иногда их ставила — и в таком они были сильном контрасте с окружающей действительностью, что постепенно заняли место в моём пантеоне прекрасной музыки».

Родители к увлечениям подростков относились терпимо. Джордж вырос в семье врачей, выделивших сыну деньги на покупку тёмно-синих вельветовых джинсов. Его мама Татьяна Абрамовна служила работником среднего медицинского звена, а отец Август Георгиевич трудился невропатологом в научно-исследовательском институте имени Бехтерева. От озарений в сфере рок-музыки семья будущего поэта-абсурдиста была бесконечно далека.

«Мои родственники часто спорили о политике и о событиях в нашей стране, — вспоминал Джордж. — Меньше — о событиях в мире, потому что всё вокруг было закрыто. Помню, как дедушка с бабушкой иногда общались между собой по-еврейски. Это, конечно, был не иврит, а адаптированный идиш. Дедушка был старым большевиком и любил рассказывать, как видел однажды Ленина. Для него это было святое».

Что же касается родителей Боба, то там всё было гораздо сложнее. Его отец окончил мореходное училище, затем ходил в кругосветку и даже побывал на коронации Елизаветы II, привезя домой из Лондона несколько джазовых пластинок. Но потом что-то произошло, и Борис Александрович бросил карьеру морского офицера, устроившись работать в научно-исследовательский институт. Кое-кто из его сокурсников уже дослужился до заместителя министра, а бывший офицер с головой окунулся в науку, сосредоточившись на разработке индукционных лагов и гидролокаторов для подводных лодок. Денег эти исследования приносили мало, поскольку сконцентрированный на экспериментах молодой учёный не следил за судьбой собственных изобретений.

Любопытно, что биография Бориса Александровича кардинально отличалась от жизненного пути его отца Александра Сергеевича. В тридцатые годы тот служил в Мурманском отделении НКВД, а во время войны возглавил Балтийский технический флот и отвечал за доставку грузов в осаждённый Ленинград.

«В моей семье многие были родом из-под Саратова, — описывал Боб своё генеалогическое древо. — Волна староверов попала оттуда в Петербург, и мой дед тоже из этих мест. Затем он стал начальником и имел прямое отношение к Дороге жизни через Ладожское озеро. Его именем назван танкер, который и поныне рассекает гладь где-то в районе Тихого океана».

Важно заметить, что основатель «Аквариума» нигде не афишировал, что его дедушка принадлежал к военной элите и имел ряд привилегий: машину, дачу и пятикомнатную квартиру в районе улицы Жуковского. За выполнение особых заданий Военного совета Ленинградского фронта Александр Сергеевич был награждён боевыми орденами и медалями. Но предметом его личной гордости являлся орден Красной Звезды, полученный, как зафиксировано в довоенных архивах, «за участие в спасении экспедиции Ивана Папанина».

* * *

Почти всё детство Боб прожил в центре Ленинграда — в дедушкином доме, где проводились музыкальные вечера и регулярно гостили адмиралы с генералами. Но в 1960 году, через шесть лет после смерти Александра Сергеевича, семья переехала в отдалённый Московский район, в квартиру на Алтайской улице. Жизненное пространство явно уменьшилось — в одной комнате с Бобом теперь обитала бабушка Екатерина Николаевна, которая многие годы являлась для него примером для подражания. Она была родом из многодетной крестьянской семьи, проживавшей в городе