class="p1">Я задуваю импровизированную свечу, позволяя темноте поглотить нас целиком.

Глава 1

Пэйдин

Моя кровь полезна только в том случае, если ей удается оставаться в моем теле.

Мой разум полезен только в том случае, если ему удается не заблудиться.

Мое сердце полезно только в том случае, если оно не разбито.

Что ж, похоже, я стала совершенно бесполезна.

Мой взгляд скользит по половицам под ногами, блуждая по истертому дереву, покрывающему всю длину дома моего детства. Один только вид знакомого пола навевает на меня воспоминания, и я стараюсь прогнать мимолетные образы маленьких ножек в больших ботинках, которые вышагивают в такт знакомой мелодии. Я трясу головой, пытаясь избавиться от воспоминаний, несмотря на то, что мне отчаянно хочется остаться в прошлом, видя, что мое настоящее сейчас не самое приятное.

…шестнадцать, семнадцать, восемнадцать…

Я улыбаюсь, не обращая внимания на боль, которая щиплет кожу.

Нашла тебя.

Моя походка нетвердая и скованная, ноющие мышцы напрягаются с каждым шагом к кажущейся нормальной половице. Я падаю на колени, прикусывая язык от боли, и царапаю дерево испачканными кровью пальцами, на которые изо всех сил стараюсь не обращать внимания.

Пол, похоже, такой же упрямый, как и я, отказывается сдвинуться с места. Я бы восхищалась его стойкостью, если бы он не был чертовым куском дерева.

У меня нет времени на это. Мне нужно выбраться отсюда.

Из моего горла вырывается разочарованный стон, прежде чем я, моргнув, смотрю на доску и выпаливаю: — Могу поклясться, что ты — секретный отсек. Разве ты не девятнадцатая половица от двери?

Я смотрю на дерево, пока истерический смех не срывается с моих губ, и я откидываю голову назад, чтобы потрясти ею перед потолком. — Чума, теперь я разговариваю с полом, — бормочу я, еще одно доказательство того, что я схожу с ума.

Хотя, похоже, мне больше не с кем поговорить.

Прошло четыре дня с тех пор, как я вернулась в дом своего детства, призрачный и полумертвый. Но и разум, и тело еще далеко не исцелились.

Может, я и уклонялась от смерти с каждым взмахом королевского меча, но в тот день после последнего Испытания ему все же удалось убить часть меня. Его слова резали глубже, чем это мог сделать его клинок. Он издевался надо мной, дразнил меня, рассказывал о смерти моего отца с улыбкой на губах.

— Разве ты не хотела бы узнать, кто убил твоего отца?

Дрожь пробегает по позвоночнику, а холодный голос короля эхом отдается в моем черепе.

— Скажем так, твоя первая встреча с принцем произошла не тогда, когда ты спасла Кая в переулке.

Если предательство — это оружие, то в тот день он одарил меня им, вогнав тупое лезвие в мое разбитое сердце. Я выдыхаю, отгоняя мысли о парне с серыми глазами, такими же пронзительными, как меч, который я видела, как он вонзил в грудь моего отца столько лет назад.

Пошатываясь, я поднимаюсь на ноги и перекладываю свой вес на соседние половицы, прислушиваясь к характерному скрипу и бездумно вертя серебряное кольцо на большом пальце. Мое тело болит во всех частях, а кости кажутся слишком хрупкими. Раны, полученные во время последнего Испытания и поединка с королем, были обработаны наспех, в результате трясущихся пальцев и беззвучных рыданий, из-за которых мое зрение расплылось, а швы стали неаккуратными.

Доковыляв от Чаши-арены до Лут-Аллеи, я наткнулась на белую хижину, которую называла своим домом, а Сопротивление — штаб-квартирой. Но меня встретила пустота. В тайной комнате под моими ногами не было знакомых лиц, и я осталась ни с чем, кроме боли и замешательства.

Я была одна — и оставалась одна, — оставленная разгребать беспорядок, который представляет собой мое тело, мой мозг, мое кровоточащее сердце.

Дерево подо мной стонет. Я ухмыляюсь.

Я снова на полу, раздвигаю балку, чтобы открыть теневой отсек под ней. Качаю головой, я бормочу: — Это девятнадцатая половица от окна, а не от двери, Пэй…

Я тянусь в темноту, пальцы сжимают незнакомую рукоять кинжала. Сердце болит сильнее, чем тело, хочется ощутить на ладони закрученную стальную рукоять отцовского оружия.

Но я предпочла пролитие крови чувствам, когда вонзила свой любимый клинок в горло короля. И единственное, о чем я жалею, — это то, что он нашел его, пообещав вернуть только тогда, когда вонзит его мне в спину.

Пустые голубые глаза моргают, глядя на меня в отражении блестящего лезвия, я поднимаю его на свет, и это пугает меня настолько, что я останавливаю свои ненавистные мысли. Моя кожа вся в порезах. Я сглатываю при виде глубокой раны, тянущейся по моей шее, и касаюсь пальцами неровной кожи. Тряхнув головой, я засовываю кинжал в сапог, убирая вместе с ним свое испуганное отражение.

Я замечаю спрятанный в отсеке лук и колчан острых стрел, и тень грустной улыбки появляется на моем лице при воспоминании о том, как отец учил меня стрелять, а единственной мишенью было корявое дерево за нашим домом.

Закинув лук и колчан на спину, я перебираю остальное оружие, спрятанное под полом. Бросив несколько острых метательных ножей в рюкзак, а также пайки, фляги с водой и скомканную рубашку, которые я поспешно засунула внутрь, я с трудом поднимаюсь на ноги.

Никогда еще я не чувствовала себя такой хрупкой, такой поврежденной. От этой мысли меня охватывает гнев, я хватаю с пояса нож и с нетерпением жду, когда смогу вонзить его в истертую деревянную стену передо мной. Жгучая боль пронзает мою поднятую руку, когда клеймо над сердцем затягивается.

Напоминание. Представление о том, кто я есть. Или, скорее, то, чем я не являюсь.

О — Обыкновенная.

Я посылаю нож в полет, погружая его в дерево со скрежетом зубов. Шрам жалит, злорадствуя по поводу своего бесконечного существования на моем теле.

— …Я оставлю свой след на твоем сердце, чтобы ты не забыла, кто его разбил.

Я подхожу к клинку и уже готова выдернуть его из стены, как вдруг под моей ногой скрипит доска, привлекая мое внимание. Несмотря на то что я знаю, что хлипкие половицы — не редкость для домов в трущобах, любопытство заставляет меня нагнуться, чтобы исследовать.

Если бы каждая скрипучая доска была отсеком, наш пол был бы ими усеян…

Я поднимаю дерево, и мои брови делают то же самое, шокировано взлетая вверх. Я разражаюсь беззлобным смехом, потянувшись в тень отсека, о существовании которого не подозревала.

Глупо было думать, что Сопротивление — единственный