Князь Довмонт был встречен. Друзья позавтракали и уединились в покоях государя.

Стены этой залы были украшены грубой материей, а полы застилали ковры. Вдоль стен стояли широкие лавы, а на возвышении, ближе к нише, располагалось обтянутое черной кожей кресло с высокой спинкой. Это был трон короля Миндовга.

Высокий, широкоплечий, молодой, гость передвигался с осторожностью: казалось, беспокоился, что может ненароком задеть что-нибудь. По характеру он был из тех, про кого говорят: «Медленно запрягает, но быстро едет». Как движения, так и выражение волевого лица хозяина Нальши источали неиссякаемую уверенность, доброту, способность к всепрощению. Казалось, всякому, кого мучили сомнения, достаточно было с ним пооткровенничать, чтобы тут же получить порцию надежды. За эту способность воодушевлять, обнадеживать государь и любил наместника. Более того, в глубине души король не прочь был видеть после себя на престоле именно его. По крайней мере светлейший не сомневался, что нальшанский князь способен продолжить укрепление Литвы. Высокий лоб, проницательный взгляд серых глаз гостя указывали на его умственный потенциал. Кроме того, что наместник умел вести себя, как подобает вельможе, он еще был рассудителен и справедлив в одинаковой степени и дипломатичен. Что касалось умения одеваться, то в этом хозяин Нальши, а с недавних пор и Рогачева просто не имел в Литве себе равных. В то утро он был в черном с позолотой платье, отороченном куньим мехом.

Облачившись в тяжелую мантию из волчьего меха, государь занял место на троне. Гостю же вынесли отдельное кресло — подобная честь должна была показать, что хозяин уравнивает прибывшего с собой... Некоторое время друзья молчали, просто глядя друг другу в глаза. У постороннего созерцание такой сцены могло бы вызвать уверенность, что встретились отец и сын...

— Знаю доподлинно, что сначала он отправился на Волынь. И там в одном монастыре принял от местного игумена Григория монашеский постриг, — наконец начал о своем, то бишь о сыне, государь.

Угадав, что светлейший настроился жаловаться, князь Довмонт насторожился: все-таки он находился в компании с изворотливым, дерзким, даже беспощадным человеком. Действительно, король Миндовг был из тех, верить кому было просто опасно. Он потому и нажил себе столько врагов, а друзей не заимел. Другое дело, что никто не сомневался в его талантах военачальника и руководителя государства. Когда-то он брал напором, жесткостью. Теперь же стал использовать иной метод — хитрость: воевал исключительно вне пределов Литвы, всеми способами, как ятвяги в свое время, избегал крупных стычек. Настороженность князя Довмонта объяснялась просто: он понимал, что тот, кто долгое время успешно противостоял крестоносцам, утирал нос самому Папе, будет всегда, во всех обстоятельствах оставаться тем, кем был, просто в каждом новом случае не посчитает для себя зазорным вырядиться в выгодную одежку...

— Ужасно переживаю за его выбор, — продолжал светлейший. — Для меня это тупик. Приняв постриг, мальчик отказался не столько от мирской жизни, сколько от претензии на полагающуюся ему по закону власть!

Гость мог бы рассыпаться в утешениях, но, как человек прагматичный, он знал, что из любой затруднительной ситуации имеется выход. Ему хотелось дать совет королю. За этим, собственно, он и прибыл в Варуту...

— Принял схиму, назвался Давидом, — тем временем продолжал несчастный отец. — Потом будто бы перебрался в Грецию, поселился на горе Афон, — лицо повелителя внезапно потемнело. Бедняга жизнь прожил — не знал, что такое пустить слезу. А тут глаза сами налились предательской влагой. — Какую неделю нет вестей! — схватившись за седую бороду, взвыл он. — Боюсь, что в живых уж нет!.. Враги!.. Кругом враги!.. Как услышат мое имя, так и хватаются за меч!.. И, кажется, пришло их время! Во всяком случае, теперь они знают, как ужалить меня!

Почувствовав, что переживания несчастного искренни, гость стал успокаивать его.

— Ведая об осторожности вашего сына, его умении выбирать окружение себе, изобличать недругов, — прогудел он, — смею выразить уверенность, мой господин, что князь Войшелк в добром здравии и еще объявит о себе.

— Враги коварны, им не составит труда подобраться к доверчивому мальчику! — не унимался отец.

— Это самообман, господин. Не преувеличивайте. С таким же успехом они могут подобраться и к вам.

— Я уже не представляю для них интереса! А вот покушаясь на Войшелка, они угрожают будущему выпестованной мною державы!

Король жаждал этих откровений. Он говорил — и с каждой фразой освобождался от угнетавшей его печали. Зная, что добродетель князя Довмонта целительна, он охотно черпал ее.

— Смею напомнить, мой король, — тем временем продолжал гость, — что сын ваш носит под сутаной кольчугу. Да и мечом владеет не хуже самого достойного воина.

— Они уже расправились с ним — заманили в свои тенета! — парировал отец.

И тогда хозяин Нальши сказал то, ради чего, собственно, он прибыл в Варуту:

— А почему бы вам, мой господин, не завести новую семью и не заиметь еще одного сына?!

Государь устремил на любимца взгляд, полный искреннего удивления...

Здесь следует сделать еще одно отступление, заметить, что, несмотря на то что лицо правителя Литвы таило сходство с хищной птицей, женщин оно притягивало неодолимо.

— Жениться? — переспросил король, хотя сам терпеть не мог тугодумства. Он стушевался. Впрочем, уже через мгновение принялся энергично возражать: — Нет! Это невозможно! Завести и поднять детей в моем возрасте!.. У меня не осталось на это времени!

— Какие ваши годы! — не сдавался гость. — Вы успеете еще поженить своих деток!

Светлейший словно не услышал — продолжал свое:

— С одной стороны тевтонцы, с другой — орда! А тут еще эти волынцы с их наглостью и волчьим аппетитом! Да вверенное мне в опеку государство просто раздавят, если я стану отвлекаться на личное!

— А мы зачем, ваши вассалы? За вами не старость, мой государь, а опыт, знание жизни! За эти годы вы не только державу укрепили, вы сплотили нацию! Вы заставили своих подданных поверить в то, что они — народ! И теперь этот народ готов защищать вас и вашего отпрыска!

Глаза правителя Литвы засияли. Король открыл рот, воззрился на гостя, как язычник на идола в момент вдохновенной молитвы. Наконец он спросил:

— Ты действительно советуешь?..

Наместник не посчитал нужным отвечать — понял, что добился того, чего желал. Теперь ему оставалось сделать гак, чтобы государь утвердился в своем новом устремлении.

Тем временем повелитель откинулся на спинку трона и с блаженным видом начал о чем-то грезить...

Глава 2. Утвердившееся намерение

Совет любимца пробудил в сердце правителя Литвы мальчишеский задор. Король загорелся интересной идеей и теперь думал, как воплотить ее в жизнь. Какое-то время он сидел, молчал, потом вдруг принялся звать своих: «Мончук!.. Лисица!..»