Позже, уже находясь в постели, король какое-то время не мог заснуть. И перины были взбиты, и воздух был чист, а сон все не приходил: что-то беспокоило государя.

До поры тот не мог понять, в чем дело. Потом, когда ему вспомнилась младшая дочь Герденя, благостное тепло разлилось по его телу. «Ишь, егоза! — с нежностью подумал светлейший. — Так вертелась, так стреляла глазками, словно просила, чтобы взял именно ее!» И он огласил опочивальню тем добродушным смехом, каким пожилые иногда оценивают поступки малолетних. И тут ему вспомнилась одна встреча... Это случилось давно, в дни его молодости. Он ехал на войну и в одном месте, где-то на родине своей, в Литве, увидел в поле юную жницу. Она стояла на коленях и пристально, словно внушая что-то, смотрела в его сторону. В руках ее был серп. Всадник увидел полуобнаженную грудь, длинную тонкую шею и большие выразительные, как у вещуньи, глаза. От неожиданности он даже смутился. Проехал тогда мимо, но впоследствии стал вспоминать ту встречу. Случалось, только приляжет и закроет глаза, а незнакомка тут как тут: присаживается рядом и начинает изучать его своим пристальным взглядом. Как жалел он в те дни, что не взял ее с собой!.. Теперь, лежа в постели, светлейший готов был побожиться, что та жница — копия княжны Липы. Он закрывал глаза и тотчас представлял себе, что он в поле, а рядом стоит на коленях младшая дочь князя Герденя. Бедняга ворочался, вздыхал и уже готов был признать, что годы ничего не меняют...

Глава 5. Хранительница домашнего очага

Рано утром высокий гость и сопровождавшие его лица покинули Ольшу. А на следующий день гонец доставил туда сообщение о том, что государь изъявил желание взять в жены старшую дочь князя Герденя и что свадьба должна состояться через десять дней...

Обозначенное время пролетело для толстяка и его дочерей как мгновение. Как-то утром счастливая семейка проснулась и увидела из окна верховых в алых платьях. В самом центре представительной рати стояла высокая, роскошная, добытая явно в чужих краях колесница.

— Ну, вот и все, — не без грусти сказал дочерям отец, — вот и пришел день, когда мы должны расстаться.

Сестры заголосили...

Вскоре выяснилось, что вместе с конными в Ольшу пожаловал и доверенный человек его величества, князь Довмонт.

Бракосочетание в те времена можно было считать состоявшимся только после освящения его на Перун-горе. [1]

То есть его еще предстояло вымолить...

Невесту нарядили в белое, расшитое золотыми нитками и перетянутое в талии золототканым поясом платье и в окружении воющих, словно на похоронах, прислужниц вывели из замка. Следовало пройти всего-то ничего до колесницы за ручьем. Но на мосту княжна неожиданно замерла... То ли блики утренней августовской росы заворожили бедняжку, то ли смутили взоры зевак, только переступить порог родного гнезда деве оказалось не под силу.

Поддержал отец. Испугавшись, что задуманное может расстроиться, он схватил свое обомлевшее дитя за плечи и грозно, как лев, прорычал:

— Возьми себя в руки!.. Или ты желаешь, чтобы мою голову насадили на жердь и выставили для всеобщего презрения! — при этом глаза его заблестели, а на щеках запылал багровый румянец. — Взялся за гуж — не говори, что не дюж! — добавил толстяк.

— Папенька, ах, папенька, — только и смогла вымолвить несчастная.

Ее подбодрила ехидная ухмылка сестрицы...

Позже у Перун-горы измученную тряской и напудренную дорожной пылью невесту встретил жених. На вершину святого возвышения, где рос могучий двустволый дуб, уводила тропа. У подножия в парадном строю стояла, поблескивая в лучах августовского солнца начищенным металлом, бравая тысяча. А низину заполняла толпа простых людей.

Утомленный продолжительным ожиданием, а потому сердитый, король Миндовг подошел к повозке и подал трепещущей от страха невесте руку. И как только она ступила на землю, поклонился и сказал:

— Приветствую тебя, божественная! И преклоняю голову свою! — его уверенность, выправка помогли невесте. Почувствовав себя смелее, она не замедлила ответить:

— Рада послужить вам, мой господин.

Ей хотелось, чтобы жених поцеловал ее. Но тут между ними встал стройный человек в белых одеждах. Это был сам верховный жрец, хранитель священного огня. Тихо, но внятно он сказал венчаемым:

— Следуйте за мной! Предстоит испросить дозволения на ваш брак у первейшего из богов! — и, не мешкая, направился по тропе наверх.

Жениху и невесте ничего не оставалось, как последовать за ним... За троицей потянулись приближенные верховного жреца, тоже облаченные в белые одежды. При этом каждый нес по горящему факелу.

Первые шаги на горку невесте дались непросто; бедняжка едва поспевала за суженым. Однако чем дальше взбирались, тем становилась увереннее. На вершину холма, туда, где стояло могучее дерево, она почти вбежала.

Стоило венчаемым одолеть подъем, как оставшиеся внизу заликовали!.. Удачное, без происшествий, восхождение давало гарантию на крепкий и счастливый семейный союз. Завершая церемонию, служки жреца подожгли заранее заготовленную кучу хвороста. Костер тоже не подвел — и разгорелся без задержки. С этого мгновения короля Миндовга и старшую дочь князя Герденя можно было величать мужем и женой...

В тот же день в пиршественной зале главного варутинского замка за богато убранными столами собрались гости. За каждым ухаживал отдельный слуга. Через определенные промежутки времени скатерти сворачивали и выносили, а взамен расстилали новые, чтобы выставить новые блюда и напитки. Говор собравшихся заглушала игра расположившихся под потолком музыкантов. Впрочем, иные из гостей вскоре так упились, что забыли о настоящей причине праздника. Что касалось хозяина Варуты, то он, зная свою меру, после первого же тоста распорядился убрать свой кубок. Возвышаясь за столом, как какой-нибудь бог на облаке, он сидел и кивал каждому, кто приветствовал его. А когда оглядывался на молодую жену, то самодовольно улыбался.

Несколько раз светлейший задерживал взгляд на княжие Липе. Румяная, с длинными шелковистыми волосами, младшая дочь Герденя представлялась ему существом из какого-то другого мира — мира его юности. Короля особенно умиляли глаза ее, точнее, их выражение. Они выказывали отчаянное желание девушки показать всем, что она уже взрослая...

Пир продолжался семь дней. За это время княжна Рукша успела привязать к себе мужа и даже заимела над ним некоторую власть. Одновременно она начала подчинять себе всех в его доме. Прежде варутинские слуги никогда не слышали брани в свой адрес, теперь же могли быть не только обруганы, но и побиты. Отвесив крепкого тумака кому-то из них, толстуха по примеру отца своего бросала низким грудным голосом: «Отныне будет по-моему!»