что-то случилось колоссальное…» –

мрачно констатировал С. Толстой в конце октября 1917 г. «Судя по положению и настроению страны, мы, т[о] е[сть] интеллигенция и богачи, живы будем только до окончания войны, ибо когда кончится

война, то солдаты нахлынут с фронта и не оставят от городов ровным счетом ничего. Пойдут

убийства, грабежи, поджоги и Бог знает что… Будет ужасная внутренняя война...» – предрекал в

сентябре 1917 г. М. Чевеков действительно разразившуюся в России гражданскую войну. «Бешеный

шквал сносит все, чем мы жили… Фомы Опискины опутали всю Россию. А теперь, на смену, грядет

Петр Верховенский с своими “тройками”», – каким-то фантастическим образом предвидела Р.-М. Хин-Гольдовская то, что позже назовут сталинским правосудием. И то, что она, ошибаясь, говорила

именно о «тройках», а не о «пятерках», как у Ф. М. Достоевского, особенно символично.

Но, наделив тотальное насилие статусом сюжетной пружины русской революции 1917 г., были ли

авторы публикуемых здесь текстов просто провидцами? Обрисовывая в своих дневниках ближайшие

перспективы истории России, они самим фактом их фиксации конструировали будущее. И то, что их

слово очень скоро отозвалось делом, не было случайностью. Воспроизводя сценарии будущего в своих

дневниках, их создатели фактически открывали ему дверь, и уже тем самым превращались из

наблюдателей исторического процесса в его соучастников.

Все это, однако, может показаться не более чем субъективной оценкой субъективно

сформированной подборки субъективных текстов. Но в случае с дневниками субъективизм преследует

историка буквально повсюду, причем еще и потому, что сам историк неизбежно субъективен. Даже

предпринятая в этом сборнике попытка максимально аутентичной передачи дневниковых текстов не

свободна от субъективизма его составителей. Положенный в основу композиции книги принцип, суть

которого – в достижении эффекта крещендо, то есть в постепенном нарастании звука рассказывающих

о России 1917 г. голосов, совсем не бесспорен. Однако уход в сторону от привычных

хронологического или проблемного подхода к подаче исторического материала здесь принципиально

важен и рассматривается как прием, который позволяет оградить сценографию революции от

обеднения. Очевидно, что это прием не просто эстетический, он действительно концептуально значим.

Помимо прочего, он подчеркивает, что посвященный России 1917 г. полифонический роман, представленный здесь, может быть прочитан как угодно иначе. И не только потому, что

последовательность прочтения собранных в нем дневников не носит императивного характера. Он

может быть прочитан по-другому даже в буквальном смысле, исходя из иного прочтения вычеркнутых

или неразборчивых текстуальных фрагментов. Прибавив к этому то обстоятельство, что дневников

революционной эпохи много и любой из них мог бы стать частью этого романа, необходимо признать:

«дневниковая» история России 1917 г. продолжает оставаться открытой книгой, по всем параметрам

вполне отвечая принципам «открытого произведения» У. Эко [6].

* * *

Дневники, вошедшие в сборник, публикуются преимущественно впервые. Исключения из этого

правила снабжены указанием на факт предыдущей публикации.

В издание включены как дневники, хронология которых ограничена только 1917 г., так и изъятия

из ранее начатых и/или далее продолженных дневников, обозначенные знаком <…>. Все публикумые

документы датированы по старому стилю, как в оригинальных текстах.

Документы снабжены редакционными заголовками с указанием автора, даты, а также места их

создания. Там, где место и дата создания документа вызывают сомнения, они заключены в квадратные

скобки.

Тексты дневников воспроизводятся главным образом в соответствии с «Правилами издания

исторических документов в СССР» (2-е изд. М., 1990). Намеренно нарушено лишь одно из требований

этих правил – требование передачи текста источников посредством использования современных

правил правописания. В случае с эго-документами оно видится неприемлемым, поскольку

препятствует сохранению их аутентичности. В связи с этим публикуемые документы воспроизводятся

максимально близко к оригиналу, с сохранением авторского стиля, лексики, орфографии и

пунктуации, за исключением случаев, специально оговоренных в археографических примечаниях.

Такой подход к публикации эго-текстов представляется, безусловно, оправданным, способствуя

установлению параметров личности автора не только по основным статусным признакам – полу, возрасту, образованности и т. д., но и посредством реконструкции той языковой и – шире –

социокультурной среды, в которой вращался создатель документа.

Неточности или стилистические особенности текста, допускающие различные смысловые

толкования, остаются без изменений и оговариваются в археографических примечаниях: «Так в

документе».

Восстановленные в тексте документов слова или части слов заключены в квадратные скобки.

Неразобранные слова обозначены в тексте знаком […], а в археографических примечаниях

как нрзб.

Вставки отдельных слов и предложений воспроизводятся в соответствующем месте текста

документа и оговариваются в археографических примечаниях.

Авторские примечания оставлены там, где они и были сделаны – либо в тексте, либо в

подстрочных примечаниях, что позволяет максимально полно передать первозданную структуру

текста.

Подчеркнутый текст выделяется жирным шрифтом.

Авторские отточия обозначены как многоточия.

Каждый документ имеет легенду, которая включает архивный шифр, сведения о подлинности, способе воспроизводства текста и его носителе.

Текст сборника также снабжен научными комментариями, выстроенными в соответствии с

принципом универсальности. Он предполагает, что понятия одного порядка (населенные пункты, собственные имена и т. п.) комментируются на протяжении всего повествования. Повторяющиеся

комментарии опущены. События до 1 февраля 1918 г. датируются в комментариях по старому стилю, после 1 февраля 1918 г. – по новому стилю. Также для событий конца 1917 – начала 1918 г. может

использоваться вариант двойной датировки – ст. ст. (нов. ст.).

Аббревиатуры, используемые в тексте, приводятся в специальном списке в конце книги.

Н. В. Суржикова

[1] См. подробнее: Зализняк А. Дневник: к определению жанра // Новое литературное

обозрение. 2010. № 106. С. 162–181.

[2] См., напр.: Егоров О. Русский литературный дневник XIX века: История и теория жанра. М., 2003; Козлова Н. Советские люди. Сцены из истории. М., 2005; Купеческие дневники и мемуары конца

XVIII – первой половины XIX века. М., 2007; Михеев М. Дневник как эго-текст (Россия, XIX–XX). М., 2007; Савкина И. Дневник советской девушки (1968–1970): приватное и идеологическое // Cahiers du Monde russe. 2009. № 50 (1). P. 153–168; Hellbeck J. Revolution on My Mind: Writing a Diary under Stalin.

Cambridge, Mass., 2006; Paperno I. Stories of the Soviet Experience: Memoirs, Diaries, Dreams. Ithaca; London, 2009; и др.

[3] См. подробнее: Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1972.

[4] См.: Нарский И. В. Жизнь в катастрофе: Будни населения Урала в 1917–1918 гг. М., 2001.

[5] См.: Бердяев Н. А. Новое средневековье. Размышление о судьбе России и Европы. Берлин, 1924.

[6] Эко У. Открытое произведение. М., 2004. См. также: Зализняк А. Указ. соч.

«ЧТО-ТО БУДЕТ И ЧТО-ТО СТРАШНОЕ»: ИЗ ДНЕВНИКА ЕВГЕНИЯ

ХРИСТИАНОВИЧА ДАМПЕЛЯ