Планета Земля, которая так отчаянно алкала жизни, что в конце концов обрела ее.

А через несколько миллиардов лет случилось чудо. По крайней мере, это можно назвать приятной неожиданностью, из тех, что меняют ход истории. На Земле уже имелись бактерии, но не было кислорода, который оказался бы для них смертельным ядом. И тут произошло одно событие, тихое и незаметное, но по сути своей не менее революционное, чем взрыв звезды: на сцене появилось новое действующее лицо — сине-зеленая водоросль — и ничтоже сумняшеся занялось фотосинтезом, побочным продуктом которого и стал кислород. Так планета Земля обрела новую атмосферу. Остальное — уже история.

Хотя не совсем. Я могла бы описать вам маниакальный оптимизм кембрия[2], когда горы росли, как грибы после дождя, или райские денечки силура[3], когда в океане царствовали морские звезды и брюхоногие моллюски. Около 400 миллионов лет назад, отряхая соленые брызги с чешуи и плавников, из теплых лагун на обширные берега коралловых рифов неспешно выбрались первые наземные млекопитающие. Триас и юра[4]были отданы во власть динозаврам, совершенным убийцам, которые были тогда не более удивительны, чем рядовой кошмар в ночь с воскресенья на понедельник. Три-четыре миллиона лет назад — внимание, внимание, уникальная новинка в нашем ассортименте! — на горизонте показалось нечто пушистое: мамонт и что-то вроде человека.

Земля удивилась. Она всегда казалась самой себе странной и падкой на новизну и никогда не знала, чего от себя ждать. Еще ни разу ей не удалось предугадать свой следующий шаг. Ей нравились риск, случайный исход, непредсказуемость выигрыша или провала. Мы можем забыть, что принимаемое нами как должное пришло в результате долгой борьбы за успех, но она — никогда. Поражения остались в прошлом. Наша планета, кажущаяся столь очевидной и постоянной, на самом деле — джекпот[5]в лотерее мироздания. Земля — это голубой шарик с нарисованным на нем выигрышным номером.

Давайте составим список. Оглянитесь вокруг. Камень, песок, почва, плодовые деревья, розы, пауки, улитки, лягушки, рыбы, коровы, лошади, дождь, солнце, вы и я. Все это — один большой эксперимент, который зовется жизнью. Что может быть более неожиданным?

Все истории — здесь, тщательно упакованные в вековые наносы и окаменелости. Книгу мира можно открыть на любой странице; хронология — всего лишь один из методов и далеко не самый лучший. Часы — это еще не время. Даже радиоактивные часы земли, даже закрученная в тугую спираль ДНК могут только одно — рассказать время, как рассказывают историю.

Когда вселенная взорвалась, как бомба, она начала тикать — тоже как бомба. Так уж получилось — в обратном порядке. Мы знаем, что придет день, когда умрет наше солнце — еще через сотню миллионов лет или около того, — и тогда погаснет свет и станет темно, и больше нельзя будет читать.

«Скажи, который час», — говорим мы. На самом же деле мы просим: «Расскажи мне историю».

Вот одна из них, от которой мне так и не удалось отделаться.

Моим отцом был Посейдон. Моей матерью была Земля.

Отец любил сильные линии тела матери. Он любил ее просторы и ее границы. С ней он всегда знал, кто он такой. Она обладала формой, была цельной и определенной, и очень, очень материальной.

Мать любила отца, потому что он не признавал никаких границ. Его желания текли, подобно приливам и отливам. Он очищал, он погружал в себя, он затоплял и превращал. Посейдон был потопом в облике мужчины. Он источал силу. Он был глубок, иногда спокоен, но никогда — неподвижен.

Отец и мать были полны жизни. Они были самой жизнью. Творение зависело от них. И так было еще до того, как родились огонь и воздух. Они поддерживали. Они существовали. Их неодолимо влекло друг к другу, и ни один не мог превозмочь другого.

Оба были изменчивы. Отец — явно и очевидно, мать — более медленно и опасно. Она была безмятежна, как скала, но в гневе пылала и извергалась, подобно вулкану. Она была ровна и спокойна, как пустыня, и неотвратима, как тектонический сдвиг. Когда ей случалось швырнуть тарелкой об стену, мир содрогался от грохота. Отца можно было в момент довести до шторма. Мать ворчала и дулась неделями или даже месяцами, ревя и содрогаясь, пока ее гнев не находил себе выход и не сметал целые города и не извергался потоками раскаленной лавы на дерзкое человечество, приводя его в трепет и возвращая к повиновению.

Человечество… В предвидении они никогда не были сильны. Взять хотя бы Помпеи. Так и сидят по сей день у себя на виллах и в садах — довольные скелеты, аж обуглившиеся от удивления.

Когда отец ухаживал за матерью, она все принимала за чистую монету. Он был нежен, был игрив, он ждал ее на лазоревых отмелях, он подбирался поближе, а потом отступал, и оставлял на ее берегу маленькие подарки — кусочек коралла или перламутра, раковину, закрученную спиралью, словно сновидение.

Иногда его подолгу не было, и тогда она тосковала, и покинутые рыбы бились и задыхались в песке. А потом он возвращался и они плескались в прибое, как русалки, потому что в моем отце всегда было что-то женственное, невзирая на всю его мощь. Земля и вода всегда были похожи, как и их противоположности — огонь и ветер.

Она любила его за то, что он показал ей ее саму. Он был для нее живым зеркалом. Он брал ее в путешествия вокруг света — вокруг этого мира, которым была она сама, — и поднимал его повыше, чтобы она могла рассмотреть свою красоту во всех подробностях: леса и скалы, дикие пустоши и прихотливый абрис побережий. Она была для него и ужасом, и манной небесной, и он любил ее в обеих ипостасях. Вместе они бывали там, где вовек не ступала нога человека. Там, куда лишь они двое могли отправиться; в места, которыми могли стать лишь они. Куда бы он ни пошел — она была там, нежно удерживая, сурово напоминая: земля и воды, покрывшие ее. И он знал, что не мог покрыть ее всю, тогда как она вмещала его целиком. Могуч океан, но и она сильна.

И вот родился я. Я был рожден титаном, получеловеком-полубогом, одним из расы исполинов[6]. Я родился на острове, где мой отец мог возлежать на матери целый день и еще ночь, прежде чем отступить. Из-за столь долгого соития, когда он проникал в ее тело сквозь каждую трещинку в скальной породе, мне суждено было фатальным образом соединить в себе свойства обоих родителей. Я неистов, как отец, и задумчив, как мать. Я действую внезапно и никогда не забываю. Иногда я могу простить, и тогда сострадание смывает воспоминания. Я знаю, что такое любовь. Мне ведомо, чем ее можно подменить. С другой стороны, моя врожденная доброта нередко делает меня жертвой обмана. Как и моего брата Прометея, меня наказали за то, что я переступил границы. Он украл огонь. Я боролся за свободу.