(вечеринка только вступала в силу), запитых двумя бутылками пива (пусть и ершистой девяткой)?

— Жесть какая-то… — пробормотал Максим, по широкой дуге огибая мусорный бак и заворачивая в сторону своего дома.

Хорошо, ему не пришлось пользоваться общественным транспортом: непременно прицепилась бы какая-нибудь лярва с «молодой человек, да как вы смеете-можете-не постыдились мне на глаза показаться», а то и менты нарисовались. А вызволять его из обезьянника оказалось бы некому: родители на даче (и слава мирозданию!), о Гуле даже вспоминать не хотелось, а Витю — напрягать. Выцепить же кого-нибудь другого казалось невыполнимой задачей: приятели и приятельницы гуляли на вечеринке и, вполне возможно, находились уже в намного худшем состоянии.

А потом он услышал матперемат. Только не привычный, обычный и забористый. Таким никого, в общем-то, не удивишь: всем время от времени молотки по пальцам прилетают. А чуть ли не литературный. Речь лилась красиво, не притормаживая на междометиях и предлогах. Некто высоко-духовно поносил и грязный двор, и живущих в коробках с окнами двуногих, и весь этот несуразный век в целом. Произносимой слегка порыкивающим мягким баритоном руганью впору было заслушаться. Максим и заслушался.

Отличие мастера от дилетанта ведь сразу видно… кхм… то есть слышно. В арку, из которой доносился мат, свет фонарей не залетал, там темень стояла, хоть глаз выколи. В общем, отличить мастера от дилетанта легко: дилетант неумел и косноязычен, мастер философствует. Декорации и те не подкачали: латунным диском зависла где-то позади полная луна и десяток крупных звезд, пробившихся сквозь городское освещение. Слегка подрагивала в палисадниках листва; окна квартир на первом и втором этажах не мешали ночи вступать в свои права. Максим вдохнул пряно-сладкий аромат чего-то цветущего и шагнул под арку, словно прыгнул в омут.

Вообще-то здесь предусматривалось освещение. В стены были врезаны аж два плафона. Вот только лампочки в них давно перегорели, а менять никто не полез: в городских службах сидели те еще «образины двуногие», а жильцы не держали достаточно высоких лестниц. Идти приходилось чуть ли не наощупь. Хорошо хоть гопоты в их районе не водилось: повезло с соседями, которые мимо чужой беды никогда не проходили и гуманизмом в отношении шакалья в человеческих обличиях не страдали.

— И это голое обезьянье еще смеет, мать-перемать, называть себя разумными? — вещал невидимый философ. — Грязные людишки. Они даже своего запаха не имеют, экскрементами мускусных пользуются. Они же возвели на пьедестал самые гнусные, самые уродливые инстинкты!

Макс не стал бы утверждать столь категорично, однако изрядная доля правды в этом утверждении имелась.

— Что у вас есть, чем могли бы вы гордиться? Верой в каких-то там богов? Вами движет лишь боязнь окончательной смерти да жажда выделиться на фоне прочих! Поклоняться чужим мукам, радоваться, что некто якобы искупил ваши грехи? Это ж гнусь гнусная. Выдумали себе заповеди. Молодцы. Так почему бы не исполнять их просто так, из одной лишь порядочности? Почему над вами обязательно должен кто-то стоять с палкой? Непременно должны довлеть, если не церковные мантры, так архитектура храмов! Еще и пожрать нормально не дают.

Максим фыркнул, не сдержавшись. Вот с этим он был согласен на все сто. Даже не упоминая всяких отбитых на голову моралистов, которые из желания выпятить свою якобы нравственность то требовали в законодательном порядке запретить мини-юбки, то статуи в Эрмитаже и прочих музеях одеть, дабы наготу не демонстрировали, то и вовсе рассыпались в раболепных чувствах перед благополучно расстрелянным недоцарьком, слившим все, что можно, и дававшим порулить государством любому своему родственнику.

— Любовь? Тьфу! Инстинкт, не более: жажда трахаться со всем, что движется, помноженное на желание свить гнездо и вывести потомство. А самки эти, носящиеся со своим пометом и окрысивающиеся на любого, кто косо на этот невоспитанный помет посмотрит? Матерью является та, которая отпрысков воспитывает, а не умиляется с фразочкой «ну он ведь маленький, не понимает, к тому же это естественно» на устах, когда помет насрал посреди ковра. Тьфу. Глаза б мои не видели! Или вот…

Макс был согласен со многим. К тому же, алкоголь снова поменял ему настроение. Хотелось говорить по душам. Жаль, он отпустил Витю. Вот только в тот момент, наоборот, хотелось остаться в одиночестве. А может, не в алкоголе дело: он просто истерик?

— Обалдуй, — припечатал невидимый собеседник.

Может, и не Максима, а кого-то другого, но повод для начала разговора отыскался.

— И вовсе я не такой.

— Да ладно!.. — фыркнул по-прежнему невидимый собеседник.

— Прохладно, — передразнил Макс.

…Слово за слово. И вот он (сам не понял зачем и как разговор перетек с общих тем на его персону) пересказывал свои злоключения. Хотя что философ мог сказать, кроме того, о чем Максим и так догадывался? Гулька собиралась «свить гнездо» и подыскивала кандидата на роль отца своего будущего приплода и главного добытчика еды и прочих матблаг по совместительству. Короче, быка-осеменителя и рабочую лошадку в одном флаконе. У них же в этом… ну откуда она там? наверняка, все быстро происходит. Так что Гулька в свои двадцать вполне могла считаться перестарком, которой… ну надо, да и пора уже: часики тикают и все такое в духе. Недаром мемов по сети полно на данную тему.

Сам Макс точно не хотел пока ни влюбляться, ни съезжаться, ни размножаться, ни кого-то там содержать и воспитывать. В остальном полагал, что мужчина должен быть галантен и вежлив с прекрасной половиной человечества. По крайней мере, пока отдельно взятая дура не доказала, что отнюдь не прекрасная и в оную половину не входит. Гулька же, видимо, навыдумывала черт-те чего, приняв дружеское расположение за флирт, помощь — за ухаживания, а вежливость… да фиг его знает! А потом разочаровалась, увидев его с Катькой. Самочка — прав философ. А Катька… На самом деле еще хуже. Есть такое понятие: ебырь-террорист. Только Максим не знал, как вот это вот сформулировать в женском варианте. Тех, кто ходит по мужикам для поправки материального положения ясно, как звать, но Катька спала со всеми подряд из спортивного интереса, не принимая подарков и даже в кафе за себя платила сама. Прийти, увидеть, очаровать, поиметь и свалить — вот такой вот девиз по жизни у этой барышни. Красивой — чего точно не отнять.

Вот только собеседник сообщил другое:

— Ты просто не толерантный москвич.

— Че…го?! — от неожиданности на Максима снова напала икота.

— А ты на цыпочки встань и потянись, —