Уже сколько раз я всерьез думала о разводе. Ссорились мы всечаще, слова, произносимые при этом, становились все обиднее, пока три неделиназад Димка в бешенстве не дал мне пощечину. Что-то во мне разом оборвалось. Яуехала к отцу, плакала, хотя сказать правду постеснялась, отец сидел хмурый,непривычно молчаливый, а потом заявил:

— Я твоему мужу морду набью. На следующий день Димкавстретил меня с работы, просил прощения, даже плакал. Я простила, но за этупощечину перестала его уважать. Стал он для меня кем-то вроде капризногоребенка: и утомительно с ним, и жалко.

Несколько дней Димка держался, скандалы вроде быпрекратились, только ненадолго. Сегодняшний вспыхнул из-за Юльки. Юлька,подруга отца, была старше меня на три года, мы с ней сразу подружились, а потоми вовсе стали закадычными подругами. Отца она очень любила, уже год они жиливместе, и ничего плохого я в этом не видела. Димку же это злило чрезвычайно.Юльку он и за глаза и в глаза иначе как содержанкой не называл, на что онанеизменно отвечала: “Лучше быть содержанкой Павла Сергеевича, чем женой такогоосла, как ты”. Димка выходил из себя, а Юлька смеялась.

Ко всем моим несчастьям прибавилось еще одно: меня “сократили”на работе. Работник я, по моему собственному мнению, была неплохой, а потомубыло вдвойне обидно. Вызвал меня начальник, горестно вздохнул и сказал:

— Машенька, пойми правильно: у Светки двое детей, Ольгас ребенком без мужа, Нине Сергеевне четыре года до пенсии, а Сокращать кого-тонадо. Ты у нас не бедствуешь, детей у тебя нет, что прикажешь делать?

Пришла домой, реву от обиды, а Димка мне:

— Теперь домохозяйкой станешь? Бассейн, шейпинг, саунас Юленькой на пару.

Я хлопнула дверью — и к отцу. Папа меня обнял, Юльказаварила чай, и мы втроем повозмущались всеобщей несправедливостью. Потом папасказал:

— Не переживай. Найдем работу. Я поспрашиваю. Неторопясь подыщем что-нибудь путное. О деньгах не думай.

— Меня Димка со свету сживет, — мрачно предположилая.

— Твой Димка пусть лучше начнет деньги зарабатывать, апотом уж со свету сживать, — сказала Юлька. — Что хочешь говори, апарень он никчемный.

— Перестань, — перебил папа. Юлька замолчала, ночувствовалось, что она много чего еще хотела сказать в Димкин адрес.

Муж приехал за мной часов в девять, в квартиру не вошел ивообще вел себя по-дурацки.

— Останься, — шепнула мне Юлька, но я покачалаголовой. Папа стоял в дверях и смотрел на нас, лицо у него было сердитое.

Потому сегодня я к ним и не поехала. Что отца лишний разрасстраивать? Не по душе ему было мое замужество. Первые месяцы после свадьбыон шутил:

— Когда меня дедом сделаешь? — А теперь спрашивал,едва ли не со страхом:

— Ты не беременна? — И облегченно вздыхал, услышав“нет”.

Долго такая жизнь продолжаться не могла, даже Димка эточувствовал, но остановиться уже не мог. О чем бы мы ни говорили, все неизменносводилось к одному: твой папаша — уголовник. Иногда я с ужасом ловила себя намысли, что совершенно серьезно желаю Димке провалиться к чертовой матери.

Впрочем, сейчас он не казался мне таким уж скверным мужем. Ястала вспоминать его положительные качества, вновь подумала о проселочнойдороге, по которой предстояло проехать на моих “Жигулях”, и тоскливовглядывалась в сумрак хмурого апрельского вечера. Дорога шла через лес, высокиесосны выглядели мрачно, и я всерьез подумала вернуться, вот тут-то машина изаглохла. Промучившись минут десять, я с тоской поняла, что заводиться она несобирается. Такое случалось и раньше, только не в дождь, в лесу, на дороге, гдеи днем движение не Бог весть какое, а вечером и вовсе ни души. Обычно всегданаходились помощники, однако сегодня на них рассчитывать не приходилось. Явключила приемник, прослушала пару песенок, утешая себя тем, что кто-нибудь всеравно поедет мимо и поможет.

К одиннадцати я стала свыкаться с мыслью, что заночеватьпридется здесь. Ночи холодные, до ближайшего села километров восемь, да и ктоменя пустит в такое время? Чертыхнувшись, я вышла из машины и подняла капот.Дождь лил, как из ведра, и я сразу промокла. Под капотом не было ничегоинтересного, единственное, что я могла, проверить клеммы на аккумуляторе, что яи сделала, само собой, без всякой надежды на успех.

Из-за дождя я не услышала шагов и, скорее даже не увидев, апочувствовав присутствие человека, подняла голову и замерла с открытым ртом:рядом стоял здоровенный детина в куртке с капюшоном. Лица его в темноте я неразглядела, но было в этом появлении что-то настолько зловещее, что сердце моежалко екнуло и куда-то провалилось. Полминуты мы стояли молча, не двигаясь.Руки он держал в карманах, ни сумки, ни удочки, ничего, что указывало бы на то,что может делать человек в это время на пустынной дороге в лесу?

— Ну, что там? — спросил он. Голос низкий,неприятный. Я дернулась и глупо сказала:

— Не знаю.

— Дай посмотрю.

Он сунул голову под капот, а я замерла рядом, вглядываясь втемноту с надеждой, что сверкнут фары и появится машина. От хлопка капота яедва не подпрыгнула.

Он зашел с правой стороны, открыл дверь, согнувшись чуть лине пополам, сунул мощные плечи в машину и повернул ключ. Мотор заработал. Я незнала, радоваться этому или нет.

Кажется, он разглядывал меня в темноте, сердце мое вернулосьиз пяток, но ритмично стучать не спешило.

— Ты куда едешь? — спросил он, опершись на дверь.

— В Гаврилово, то есть не совсем туда, мне сворачиватьв сторону, — торопливо ответила я.

— Годится.

Он сел на водительское сиденье и открыл дверь мне.

— Садись. — Пока я пыталась что-то сказать, онхмуро заметил:

— Я думал, ты промокла.

Словно в трансе, я села рядом. Зубы у меня стучали такгромко, что в другое время я бы засмеялась, только не сейчас. Капюшон он неснял, и лица его я по-прежнему не видела, но и так чувствовала, что человек онопасный. Это ощущение было настолько острым, что я едва сдержалась, чтобы незакричать и не выпрыгнуть из машины. Он молчал, и я молчала, искоса разглядываяего. Голосил приемник, а дорога была по-прежнему пустынной. Тут я вспомнилаутреннее сообщение по радио о бежавших из тюрьмы троих заключенных и в ужасеуставилась на моего попутчика. Ничего нового я не увидела: капюшон и сероепятно лица,

— Вы в Гаврилове живете? — стараясь бытьспокойной, спросила я.

— Нет.