Ярослава

Сидя по-турецки на узкой кровати, улыбаюсь своему размытому отражению в лакированной дверце шкафа. Говорю с мамой - пусть думает, что у меня всё прекрасно.

- Кормят хорошо? Ты наедаешься?

- Голодом не держат, - смеюсь в трубку, - мам, не накручивай себя. Всё нормально.

- Ну, а комната? Ты обещала отправить мне фотографии.

- Комната, как комната - кровать, шкаф, тумба. Почти как моя у нас дома.

На последних словах голос чуть было не срывается. Я ужасно скучаю по дому.

- Какой вид из окна? Красивый?

Набрав в рот воздуха, надуваю щеки и бесшумно его выпускаю. Видела бы мама, куда меня поселили - проплакала бы всю ночь. Потом давление, мигрень и отсутствие аппетита. Нет,я не рискну её так огорчить.

Окинув каморку беглым взглядом, издаю негромкий смешок и оставляю мысленную пометку в голове - незаметно заглянуть в соседнюю пустующую комнату и сделать несколько снимков для мамы.

- Обычный вид на задний двор.

- Тебя там не обижают?

- Нет, мам, не обижают.

- Он больше не приезжал?

С того нашего знакомства в гостиной прошло ещё три дня, и Литовский больше здесь не появлялся. Меня, в принципе, устраивает, но мы с ним так и не поговорили. Я хочу знать, какой будет моя жизнь. Могу ли я выходить из дома, выезжать в город и в гости к родителям. Встречаться с подругой и продолжать работать.

- Нет. Мне сказали, он не часто тут бывает, - отвечаю я.

- Это хорошо, да?

- Мам, ты не пробовала поговорить с папой? Может, он сам созвонится с Литовским?

- Ой, нет!... - восклицает испугано, и я тут же жалею о своем вопросе, - Он сейчас на взводе! Там такой передел идёт! Его поджимают, в бизнес вмешиваются!... Мне на него даже смотреть страшно!

- Ясно.

- Ясенька, дочка... Я тебя очень прошу!... Просто будь осторожной. Старайся не провоцировать его, веди себя смирно!

- Хорошо, - отзываюсь негромко.

- Нужно подождать, - на одной ноте, как молитву, произносит мама, - я уверена, со временем всё устаканится, и ты вернешься домой.

- Да, конечно, мам... - соглашаюсь тут же, копируя её тон.

Попрощавшись, отключаюсь и прижимаю прохладную ладонь ко лбу. Дышу, закрыв глаза. Никаких слёз. Нельзя реветь и опускать руки.

Несмотря на чрезмерную наивность мамы, в этот раз она, пожалуй, права. Нужно набраться терпения и подождать. Несмотря на слухи, что ходят о Лютых, ничего страшного со мной здесь не случится. Я не девка из подворотни. Он за меня головой перед отцом и теми, кто выше, отвечает.

К тому же, я тут не ко двору, и Литовскому как кость в горле. Это значит, он сам избавится от меня при первой же возможности. А пока...

Ещё раз обвожу глазами обстановку вокруг себя.

Пока нужно постараться не свихнуться от отчаяния.

Закрываю лицо руками и беззвучно смеюсь.

Боже мой!... Какой бред!

Если кто-то рассчитывал прогнуть моего отца с помощью этого брака, то он круто просчитался! По значимости я для него где-то между любимым виски и старым ротвейлером Бернаром.

Старый хитрый лис мой папаша просто усыпил бдительность нужных людей, но продолжит действовать исподтишка. Слишком хорошо я его знаю.

Поднимаюсь на ноги и, потянувшись в разные стороны, чтобы размять тело, расчесываю волосы, собираю их в хвост на затылке и открываю дверь.

Замерев у образовавшейся щели, прислушиваюсь. В доме тихо, лишь откуда-то снизу доносится еле различимый звук работающего телевизора, да за окном лает собака.

Выскользнув наружу, снова застываю на секунду, а затем медленно крадусь по коридору. Мимо закрытых темно-серых дверей и такого же цвета стен.

Остановившись у окна, какое-то время пытаюсь разглядеть хоть что-нибудь в густых сумерках, а потом, стараясь не смотреть под ноги, спускаюсь на первый этаж.

Мне, как дизайнеру по образованию и призванию, в интерьере этого дома нравится всё, кроме этой лестницы со стеклянными ступенями, как в ночном клубе. Ужасная пошлятина и неудобство.

В холле и гостиной пусто. Остается надеяться, что на кухне - тоже.

Мне везёт. Пока никого нет, решаю поторопиться. Включаю чайник и, вынув из холодильника ветчину и масло, делаю бутерброд на скорую руку.

Торопливо жую, запивая обжигающим полость рта чаем и время от времени прислушиваюсь. От волнения и напряжения чудится всякое.

То звук щелкающего затвора, то низкие мужские голоса. Понимаю, что это нервы, игра моего воображения и итог длительной изоляции, но избавиться от гуляющего вдоль позвоночника озноба, не могу.

Запихиваю в себя еду. Довольная, что гордо смогу отказаться сегодня от ужина, ополаскиваю чашку и ворую из навесного шкафа шоколадную конфету.

Спрятав её в заднем кармане джинсовых шорт, выскальзываю из кухни и, как пугливый кролик, замерев, снова прислушиваюсь.

А ведь мне не показалось.

Со стороны левого крыла дома действительно доносятся приглушенные мужские голоса.

Инстинктивно рванув к лестнице, торможу уже у первой ступени. Может, сегодня мне повезёт? Может, получится поговорить с ним?

Разворачиваюсь и, заправив выбившуюся из хвоста прядь волос за ухо, на цыпочках иду на голоса.

Сердце стучит часто, дробно, ударяя бешеным пульсом в барабанные перепонки и виски. Понимаю разумом, что поступаю опрометчиво, рискую, пренебрегая его же советом, но иду на поводу у своего упрямого нрава. Знаю, что если струшу, потом не прощу себя за это.

Сворачиваю в недлинный широкий коридор, дохожу до приоткрытой двери и, заглянув в комнату, застываю.

Он там. Он и незнакомый мне мужчина. Стоя ко мне спиной, Литовский смотрит в экран лежащего на столе планшета. Что на нём, мне не видно, но о чем они негромко переговариваются, я слышу.

- Если мы забираем эти два ангара, - указывает пальцем Лютый очевидно в схему, - то территорию вокруг надо будет подчистить.

- Справа склады Войтюшенко, - говорит его собеседник, - он через Монголию контрабандой санкционные автомобильные запчасти ввозит.

- Войтюшенко, говоришь? Толя?

Берет телефон со стола и кого-то набирает.

- Ян, у тебя же вроде есть выход на Войтюшенко? - слушает ответ и продолжает: - Можно два склада на железнодорожном тупике взять, но он там будет ненужным соседом.

Я, обмирая, зачем-то слушаю всё это, не рискуя выдать своё присутствие. Вдоль позвоночника струится пот.

Однако в какой-то момент мужчина замирает и, резко обернувшись, замечает меня.

- Адам!...

Тот оглядывается и агрессивно скалится.

- Пошла отсюда!

Я вздрагиваю как от пощечины, но, мертвой хваткой вцепившись в дверной косяк, не двигаюсь