— Что же главное?

Щелкалов вздохнул, словно собираясь нырнуть в холодную воду:

— А мы папе намекнём, что готовы выслушать то, от чего греки сто сорок лет назад отказались.

— Что? Да ты в своём ли уме, Андрюшка? — погрознел царь. Глаза его нехорошо заблестели.

Иван Васильевич в делах церковных разбирался прекрасно и сразу понял, о чём говорит дьяк. Конечно же, о Ферраро-Флорентийском соборе! Тогда греки, пытаясь оборонить Царьград от турок, согласились на унию — объединение православной и католической церквей, но уже через несколько лет отказались от обещания.

— Да ты выслушай, государь! — чуть ли не в отчаянии, как говорят с горячим и непослушным ребёнком, простонал Щелкалов. — Они этим загорятся, от Рима сейчас многие державы отпадают, им наше предложение — как маслом по сердцу. Посольство отправят, Батория увещевать станут. А тот ведь и сам понимает, что под большим подозрением как бывший турецкий данник. Его братец старший и сейчас Семиградьем под турецким бунчуком правит[7].

— Дальше что? — всё ещё хмурясь, спросил царь.

— А дальше будем с поляками торговаться. Тут и моя служба начнётся, чтобы выйти нам из войны с малыми потерями. Тут уж, прости, государь, совсем без потерь — не получится. Плохо всё у нас.

Щелкалов замолчал. Молчал и Иван Васильевич, обдумывая слова главы Посольского приказа. Наконец он вздохнул, как будто принимая тяжёлое решение:

— Хорошо, Андрей Яковлевич, убедил ты меня. Так и сделаем.

Щелкалов радостно выдохнул:

— Отправим лучше не посланника, а малого гончика, неча нам посланниками разбрасываться. А то ведь путь дальний, не дай бог, сгинет боярин древнего рода. А сын боярский — что ж, их много. Если спроворит всё дельно — будет и ему почёт да деньги. У меня и на примете есть — по-польски и по-итальянски умеет и на латыни немного. Возьмёт в Ливонии толмача толкового, кто немецкий знает. А что он по-итальянски да по-польски понимает, пусть никому не говорит. Так проще будет в Риме слушать речи, для его ушей не предназначенные.

Царь посмотрел на Щелкалова весело:

— У тебя, наверное, уже и письмо папе написано, и наказ гончику.

— Написано, государь, написано.

Царь рассмеялся:

— Вот за что я тебя ценю, Андрей Яковлевич, так за то, что наперёд видишь.

— А чего б не видеть-то, государь, если дело своё знаешь? У меня и человек в Ливонии готов — хоть и немец, но крещён в православии.

— Ну, тогда отправляй. И немедленно!

— Завтра утречком и отправлю. Все добрые дела утречком начинаются, когда солнышко встаёт. Утро ведь вечера мудренее, государь. А сегодня гончик кошель с дорожными деньгами получит, письма, подарки папе, наказ пусть прочтёт.

— Хорошо! — сказал царь. — Как зовут твоего гончика?

— Твоего, государь, твоего, — ответил Щелкалов. — А зовут Леонтием. Леонтий Шевригин, а по прозвищу Истома.

— Отправляй! — повторил царь. — Истома так Истома.

Глава первая

НАПАДЕНИЕ

Студёный ветер дул с моря. Сырой, колючий, он забирался под верхнюю одежду и холодил стальной доспех, усиливая и без того зябкое состояние трёх всадников, идущих неспешной рысью в полуверсте от набегающих на песчаный берег серых волн с белыми навершиями пены. От холодных стальных пластин не спасали даже надетые под бехтерец[8] толстые льняные рубахи и короткие зипуны.

Двое из всадников, одетые в русские кафтаны, выглядели как воины: оба лет двадцати пяти, высокие и широкоплечие, но жилистые и сухощавые, они походили на стремительных поджарых волков. Русоволосые и светлоглазые, они, не отвлекаясь от скачки, внимательно наблюдали за окрестностями. При беглом взгляде этих всадников можно было принять за братьев — настолько похоже они держались. Осанка, манера понукать поводьями лошадь, даже жест, которым каждый из них время от времени ощупывал висящую слева саблю, словно проверяя — на месте ли оружие? Но, тщательно изучив их облик, любой догадался бы, что они не являются родственниками. Уж больно разными были черты лиц, и даже бороды росли неодинаково: у одного растительность на лице была прямой, у другого — чуть волнистой, похожей на ту пену, что выносили на морской берег, по которому они шли, невысокие волны. Схожесть повадок же была вызвана не родством, а принадлежностью к воинскому сословию.

Третий всадник, звали которого Франческо Паллавичино, резко отличался от них обличьем. Тоже сухощавый и явно привычный к дальним конным переходам, он был значительно старше и чуть ниже ростом. Черты лица — смуглая кожа, блестящие карие глаза и крючковатый нос — выдавали в нём уроженца южных краёв. Если двое его спутников были одеты в простую, но добротную походную одежду, то южанин выделялся богатством одеяний: выкрашенная в красно-жёлтые цвета роскошная шерстяная мантия с капюшоном укутывала его от головы до высоких сапог из хорошо выделанной кожи. У седла его коня была приторочена плотно набитая походная сума.

Накануне этот небольшой отряд ночевал в лучшей таверне Тревизо, городка в нескольких десятках вёрст от побережья, входящего в область терраферма — материковых владений Венецианской республики. И вот спустя четыре часа после того, как городские ворота остались за спиной, они уже шли берегом Адриатического моря.

Пологий берег, которым шёл отряд, представлял собой пустынную местность, кое-где поросшую высокими пиниями. Изредка встречались небольшие группы низеньких строений, возле которых топорщились в небо толстыми жердями каркасы для сушки сетей. Но из-за дождя и ветра ни одного человека видно не было — погода для выхода в море не годилась. На берегу сиротливо стояли большие рыбацкие лодки.

— Дома сейчас снегу по пояс, — сказал обладатель волнистой бороды, предводитель отряда Истома Шевригин, — а здесь вон что.

Из Тревизо они выезжали под мокрый снег, но здесь, вблизи моря, было теплее, и снежинки не успевали долететь до земли, превращаясь в капли холодного дождя, к счастью, не сильного. Впереди показалась очередная пиниевая роща.

— Интересные здесь сосны, — произнёс его спутник, ливонец Вильгельм Поплер, в православном крещении получивший имя Фёдор, — издали посмотришь — как грибы. Никак не привыкну.

Он говорил по-русски правильно, хотя и с заметным акцентом. Поплер принял православную веру не так давно, при переходе на русскую службу. С тех же пор начал основательно изучать русский язык, до этого знакомый ему очень слабо. Но постоянное проживание в русской среде сделало своё дело: разговорную речь Поплер освоил довольно быстро.

Действительно, относительно тонкий ствол вкупе с раскидистой кроной делали сосны издали похожими на огромные грибы. Истома улыбнулся: верно подмечено. Третий спутник, Франческо Паллавичино, нанятый в Любеке толмач, знающий, кроме родного итальянского, русский и немецкий