конный переход от Тревизо до побережья, потом нападение разбойников, ранение Поплера и доставка его в таверну. А позже — известие о готовности дожа его принять, да ещё письмо это. Он почувствовал, что снова хочет есть, и без пищи засыпать совершенно уж тоскливо! Интересно, хозяин ещё бодрствует или его придётся будить?

Едва Истома открыл дверь своей комнаты и вышел на площадку ведущей вниз лестницы, как понял, что никого будить не надо. За одним из столов, на котором стоял деревянный канделябр с тремя ярко горящими свечами, сидел спиной к Истоме человек и жадно ел что-то из большой миски. Одежда его — богатая, расшитая золотыми и серебряными нитями, была густо заляпана грязью. Во взлохмаченной чёрной шевелюре обильно поблёскивала седина. Истома узнал его сразу, даже со спины: за столом сидел Паллавичино, трусливо бросивший их с Поплером на растерзание разбойничьей шайки. Очевидно, он изрядно побродил по незнакомому берегу, здорово устал и продрог без своей мантии, брошенной под пинией во время нападения разбойников. Хозяина таверны видно не было.

Нового посетителя он, кажется, не посчитал достаточно важным, чтобы присутствовать в помещении для приёма гостей в готовности принести по его распоряжению новое блюдо.

То ли заслышав лёгкие шаги спускающегося в таверну Истомы, то ли ощутив спиной его взгляд, Паллавичино вздрогнул и перестал есть. Рука с ложкой застыла на полпути между миской и ртом. Осторожно, словно боясь увидеть позади себя мертвеца, купец обернулся. При виде Истомы веки его вздрогнули и распахнулись во всю ширь. Шевригин уже ступил на пол первого этажа и теперь стоял, в упор разглядывая своего ненадёжного попутчика, дважды бросившего их в беде. Но если в первый раз всё обошлось удачно, то теперь Поплер лежал в беспамятстве, получив серьёзную рану, и уход врача будет нужен ему ещё много дней.

В глазах итальянца явно читалась неуверенность. Он никак не мог решить для себя — хорошо ли, что в таверне остановился русский посланник, который нанял его толмачом и был свидетелем недавней пагубной трусости? Очевидно, быстро взвесив все обстоятельства, он решил, что лучше уж Истома, чем Поплер, который непременно, будь он здесь и во здравии, снова отхлестал бы его этой страшной нагайкой, а то, чего доброго, что похуже сотворил бы!

Паллавичино расслабился. На его лице даже появилось нечто вроде улыбки. Лицо Истомы же было по-прежнему бесстрастным, но если бы итальянец узнал, что творится в голове у русского, улыбка тут же сменилась бы гримасой ужаса.

Ох, как сильно хотелось Истоме зарубить эту мерзкую гадину! Прямо здесь — за столом в таверне! Вынуть из ножен саблю — острую, упругую, надёжную! Исфаханский шамшир[24], которым так удобно рубить, сидя в седле! Рубануть бы мерзавцу с оттяжкой по тонкой шее, чтобы с первого раза снять голову с плеч. Но нельзя!

Истома подошёл к столу. Паллавичино непроизвольно дёрнулся, давая ему место, хотя лавка, где он сидел, была длинной — ещё двоим места вполне хватило бы. Истома обошёл стол и устало присел по другую сторону.

— Хозяина зови! — спокойно велел он Паллавичино по-русски.

Тот, обрадовавшись, что бить его не будут, аж задрожал от желания услужить и, привстав из-за стола, громко крикнул по-итальянски:

— Эй, трактирщик, иди сюда!

Подождав какое-то время и видя, что никто не торопится на его зов, вылез из-за стола и направился на кухню.

— Скажи, пусть несёт то же, что и в прошлый раз! — бросил ему в спину Истома.

Итальянец, обернувшись, кивнул и скрылся в соседней комнате. Там сразу же что-то упало, зазвенело, послышался полусонный голос трактирщика, быстрый разговор, и вскоре появился хозяин таверны, неся миску с той же кашей и тем же соусом, только в нём теперь плавали застывшие маленькие кругляши жира. За ним шёл Паллавичино, неся бутылку вина, уже протёртую от пыли.

— Он извиняется, что еда холодная, — сказал итальянец, — время позднее, и разводить очаг сейчас слишком долго, да и незачем. Но если почтенный гость желает…

— Садись уж. Не надо ничего. И вина не надо, — повёл рукой Истома.

Хозяин таверны, верно истолковав отрицающий жест постояльца, унёс бутылку на кухню и вернулся с кувшином напитка, который тут же разлил по уже знакомым Истоме бокалам. Напиток немного напоминал русский сбитень, но имел незнакомый привкус, впрочем, довольно приятный. Истома с удовольствием отхлебнул из бокала и принялся за кашу. Паллавичино уже доел всё, что было у него в миске, и теперь сидел за столом, дожидаясь, пока насытится его хозяин. Наконец Истома доел всё и взглянул на итальянца:

— Пойдёшь завтра со мной в Венецию. Будешь мои речи дожу перетолмачивать.

Паллавичино послушно кивнул и решился задать давно мучивший его вопрос:

— А… Моя лошадь… Она ведь не пропала?

Истома в упор посмотрел на него:

— Цела твоя сумка. И деньги все на месте.

Итальянец заметно выдохнул, радуясь, что в передрягах последнего дня всё золото, вырученное им за товар в Копенгагене и Любеке, осталось в сохранности. Для того он и нанялся толмачом, чтобы пересечь Европу с севера на юг при русском посланнике, не тратя деньги на корм лошади, на постоялые дворы и охрану. После стычки на берегу он считал, что всё пропало, но Дева Мария хранит его, не зря он в Копенгагенском соборе Богоматери[25] — пусть и протестантском теперь — вознёс ей молитву! Не зря, выходит.

— А… где? — выдохнул Паллавичино.

— Лошадь в конюшне, сумка у меня. Завтра отдам.

Паллавичино радостно закивал, подобострастно глядя на Истому. Тот, стараясь скрыть презрение, коротко сказал:

— Ступай спать. Завтра к самому дожу в гости пойдём. Голова должна быть светлой.

И, когда итальянец уже повернулся, чтобы уйти, добавил:

— И свечку в церкви поставь, чтобы немец к тому времени, как сил наберётся, сердцем остыл. Удержать я его не смогу. Да не очень-то и хочется — удерживать.

Паллавичино вздрогнул и обернулся. Истома понял по его лицу, что тот и сам всё время думал об этом, панически, до дрожи в ногах, боясь неизбежной встречи с Поплером.

Глава третья

ВЕНЕЦИЯ

На следующий день после завтрака Истома и Паллавичино, оставив раненого Поплера в таверне, плыли на двенадцативёсельной лодке к Венеции. Умелые гребцы ловко работали вёслами, без брызг погружая их в спокойную бирюзовую воду Венецианской лагуны. День был солнечным и тёплым для зимы. Истома смотрел в воду, в которой резвились какие-то неизвестные ему рыбки. "Карасей с щуками здесь не отыщешь", — подумал он. Над головой громко кричали