жене грудь опавшую, ребра торчащие и кожу серую. Не смогла Ружана слез сдержать, принялась утирать их рукавами.

– Это она Елисея сгубила… – прошептал Доброгнев.

Ружана посмотрела на него, ожесточился ее взгляд.

– И ты знал об этом? – строго спросила она.

– Догадываться не так давно стал.

– Вот совесть тебя и заела! Ты почернел весь, исхудал, сразу видно, что на душе у тебя неспокойно! Прогони девицу и запрети ей возвращаться! А Елисей… Всю жизнь будем нести вину за смерть царевича, постараемся хорошо о его людях заботиться. Что ж сожалеть теперь? Сделанного не воротишь.

К огню сын и дочь подошли, заспанные, помятые со сна, но до того красивые, что у Доброгнева дыхание перехватило.

Похожи они были друг на друга, Станислав и Ведана: и темные кудри у них одинаковые, материнские, и глаза голубые, и ростом вышли, и фигурами ладные – все лучшее от родителей взяли. Но надеялся Доброгнев, что сын его умнее отца окажется, что сможет стать царем достойным, не опорочит ни свое имя, ни имя рода Владимира.

– Дети… – Доброгнев протянул к ним руки, Ведана сразу же в объятия отца кинулась. Станислав же внимательно на них посмотрел, приблизился, но ластиться не торопился.

– Что же ты, сын? – голос Доброгнева дрогнул. – Неужто не обнимешь?

– Как удобно ты устроился, отец. Захочешь – утешение на груди матери найдешь, захочешь – в постели у своей грязной…

– Станислав! – Ружана тронула сына за плечо, но тот отшатнулся и зло продолжил:

– …грязной девицы! А теперь, как я погляжу, ты решил вспомнить, что у тебя дети есть. Вот только опоздал ты, батюшка, выросли мы давно.

Станислав говорил так напористо и резко, что Доброгнев сам не заметил, как отступать начал. Ведана из объятий его выскользнула, за спиной брата встала, замерла безмолвной тенью.

– Вижу я, что вы выросли, – как мог спокойно начал Доброгнев. – И потому надеюсь, что вы поймете меня.

Губы сына презрительно изогнулись. Царю показалось, что Станислав плюнет ему под ноги, но тот сдержался, лишь крепче руку сестры сжал.

– Околдовали меня. Не понимал я, что делал.

– Понимал, – вдруг сказала Ведана. – Понимал, батюшка. Видела я в воде, как ты добро давал Чеславе на то, чтобы она зверем обратилась и на Владимира напала. И кровь его на твоих руках теперь, не отмыться тебе.

Доброгнев тяжело осел на пол, уставился на дочь, которую лелеял с самого рождения.

– Что ты говоришь такое? Как это «видела в воде»?

Станислав задвинул сестру за спину, расправил плечи и сказал:

– Дар у нее – видеть то, что другим недоступно. Ведана все нам рассказала: и о смерти Владимира, и о хвори Елисея, и о том, чем ты с Чеславой занимался.

Ведана взгляд опустила, но перечить брату не спешила. Доброгневу стало трудно дышать, он хватал ртом воздух, но никак не мог восстановить дыхание.

– Ведающая, значит? – только и сумел прохрипеть он. – И имя ты ей неспроста дала?

Жена вздохнула, посмотрела на Доброгнева и ответила:

– Сон ко мне пришел перед самыми родами. Знала я, что дети наши особенными будут.

– Вижу я, что с тобой Чеслава сделала, – сказала Ведана. – Ничего человеческого в твоем облике не осталось. Ты проклят, батюшка, смертная тень за твоей спиной стоит.

– Как же мне исправить все?! – закричал Доброгнев. – Скажи! Я все что угодно сделаю, только дайте мне!..

– Торгуешься? Где это видано, чтобы царь торговался!

Мрак окутал горницу, затрепетали свечи. Станислав собой загородил мать и сестру, а Доброгнев отполз к очагу, оглушенный во сто крат усиленным голосом Чеславы.

Она вошла босая, с распущенными светлыми волосами, неподпоясанная, с глазами, горящими, как угли, на бледном лице. А за спиной ее бесновались причудливые тени: хвостатые, рогатые, они метались по стенам горницы, забирались на потолок и грозили людям когтями.

– Поднимись, Доброгнев! – приказала Чеслава. – Прекрати в ногах у них ползать!

– Убирайся!

Станислав вышел вперед, встал перед колдушкой и кулаки сжал.

– Что ты собираешься сделать, царевич? – притворно-ласково спросила Чеслава. – Неужто…

Он плюнул ей в лицо, схватил за тонкую шею и стал душить.

Взметнулось пламя в очаге, опалило Доброгневу спину. Он вскочил, кинулся было к сыну, но дорогу преградила дочь.

– Не смей мешать ему! – выкрикнула она. – Давно пора избавиться от этой погани!

Чеслава задыхалась в руках Станислава, извивалась всем телом, ногтями царапала его руки, а тот лишь сильнее сжимал ее шею. Глаза колдушки покраснели и стали закатываться, тени вокруг плясали ужасный танец.

Вдруг Чеслава обратилась змеей, упала на пол и поползла прочь. Станислав попытался догнать ее, на хвост наступил, да только не вышло у него остановить колдушку: та извернулась и скрылась в темноте палат.

Черти, что на стенах танцевали, за ней бросились, как вдруг под потолком прогремел ее голос:

– Пожалеешь, царь! И дети твои пожалеют! Попомни мои слова: град твой превратится в пустошь безлюдную, мор заберет твоих людей! На месте палат твоих лишь гниющий могильник останется! А сын твой, посмевший руку на меня поднять, сгинет бесславно! Да будет так!

Все затихло, будто и не было ничего. Мрак рассеялся, огонь свернулся ласковым котом в очаге, свечи перестали трепетать.

Станислав к отцу повернулся, плюнул ему под ноги и сказал:

– И тебе бы лучше за ней последовать!

– Как же он людей без царя оставит? – заступилась за Доброгнева жена.

– Будет у людей царь, – тихо сказала Ведана. – Елисей вернется. Царевич жив, верные сердца его окружают. Они приведут его в Ярилов град и усадят на трон.

– А что же с нами будет? – только и сумел спросить Доброгнев.

– Не ведаю, батюшка.

– Но коль за трон решишь держаться… – начал было Станислав, но царь перебил его:

– Не нужен мне трон! Все, нацарствовался. Уповать буду на доброе сердце царевича, пусть он решает, как со мной быть.

Ружана к Доброгневу приблизилась, робко взяла его за руку. Знал он, что жалости ее недостоин, что любви жены не заслуживает, оттого и заплакал, словно дитя. Горько ему было, больно, а еще больнее оттого, что собственные дети его знать не желали.

– Натворил ты бед, батюшка, – тихо сказала Ведана.

– Отстаивать тебя перед Елисеем мы не станем! – твердо добавил Станислав.

– И не нужно, – откликнулся Доброгнев. – Вы только простить меня попытайтесь. Знаю, что время на это уйдет, но коль боги будут милостивы, я дождусь этого дня.

Брат с сестрой переглянулись, за руки взялись и вышли из горницы. Ружана слезы утерла, сказала тихо:

– Совсем взрослые стали.

– А я и не заметил, – прошептал Доброгнев. – Все упустил…

– Ты теперь жизнью своей доказывать им должен, что не свернешь больше с пути истинного! – горячо сказала жена.

– А тебе? – Доброгнев повернулся к Ружане, обхватил ее лицо ладонями и спросил: – Как мне твое прощение заслужить, родная?

– Делами, муж мой. Меньше болтай, больше делай. Царевичу помоги, когда он вернется. В ноги ему падай, умоляй простить. Правду расскажи. Не лукавь, не пытайся схитрить. Вины твоей во всем случившемся не меньше, чем вины Чеславы.

– Обещаю, родная. – Доброгнев устало кивнул. – Как думаешь, стоит нам опасаться колдушки? Вернется ли она?

– Такие, как она, всегда возвращаются, – с горечью в голосе ответила Ружана.

Первые петухи пропели. Заря за окошком занималась.

Глава 1. Ярина

Не нравилась Ярине изба бабкина, да кто ж, кроме нее, поможет старухе к дедам уйти? Родители наотрез отказались приближаться к больной, только руками махали, когда разговор заходил об этом. Матушка строго-настрого запретила Ярине к бабке захаживать, ведь в деревне давно слухи ходили, что та с чертом дружбу водит. Батюшка лишь плечами пожимал, мол, поступай как знаешь. Вот она и поступила: собрала короб, на спину его закинула и окольными тропками к лесу пошла.

Бабка-то никогда добра не была, от нее не то что сластей, даже похвалы не дождаться, но жаль ее стало Ярине, не понимала она, за что соседи так ненавидели старуху.

Поговаривали, конечно, что скот дох у тех, кто в лицо бабке осмелился что-то плохое сболтнуть. Но разве ж то доказательство?