разглядывающей картинки, едва не поседела второй раз. Отец смеялся.

Я оборвала поток неуместных воспоминаний. На всякий случай проверила пульс на шее — и не нашла.

— Глашка убила!!!

— Может, хватит? — полюбопытствовала я.

Сказала я это негромко, но баба как раз прервалась глотнуть воздуха и прозвучали мои слова гласом с неба. По крайней мере кухарка, или кто она там, подпрыгнула и закашлялась.

— Вот и славно, вот и помолчи дальше, — все так же негромко сказала я. Подхватила ее под руку. — Пойдем отсюда, от воплей покойница не восстанет.

— Ты… ты…

Кажется, я веду себя совершенно не так, как моя предшественница. Но что поделаешь — не позволять же лупить себя по мордасам ради сохранения образа? Я учитель, в конце концов, а не актриса.

— Что случилось? — добавился третий голос.

В дверях появился мужчина лет сорока пяти. Когда-то, наверное, красивый, как бывают красивы юноши с тонкими чертами лица. Но сейчас он выглядел каким-то… потасканным и сладким, что ли. Может, потому, что бакенбарды ему не шли, а может, дело было в липком взгляде, который он на меня бросил. Да уж, невесело жилось моей предшественнице.

— Что? — Он картинно округлил рот и вздохнул, схватившись за сердце.

— Глашка… — завела свою шарманку кухарка.

Мое терпение лопнуло.

— Так. Здесь вам не цирк и даже не анатомический театр. Ты. — Я указала пальцем на дюжего мужика в кожаном фартуке, маячившего за спиной потрепанного ловеласа. — Выстави этих двоих из комнаты и встань караулить снаружи.

Мужик озадаченно уставился на меня. Кухарка перестала голосить.

— Что ты себе позволяешь? — возмутился хлыщ. — Забыла, кто ты такая?

А кто я, в самом деле? Служанка, дворовая девка? Платье, которое мне пришлось надеть, щеголяло въевшимися намертво пятнами, но на крестьянское не походило. Впрочем, платье мне могло перепасть и от барыни. Я мысленно перебрала в голове все услышанное. «Тетка твоя», — сказала мегера. «Кофий».

Кофе — штука дорогая и редкая, если я правильно понимаю, там, где, а точнее, «когда» я очутилась.

А это значит, что я племянница кого-то, кто может позволить себе пить это лакомство каждое утро. Не зажиточная крестьянка, это точно, тогда бы двор выглядел не так — а за окном я успела заметить сад. Не купчиха — тогда бы и горластая баба одевалась не так, и платье от хозяйки перепало бы другое. Похоже, я племянница какой-то помещицы. Это не может не радовать — по крайней мере, у меня, хотя бы в теории, есть какие-то права, кроме как спину гнуть. Оказаться какой-нибудь скотницей, фабричной работницей или, не дай бог, публичной девкой было бы куда хуже. Плохо то, что девушкой, в которой я очутилась, кажется, помыкают все кому не лень. Вот сейчас и проверим, по какому праву.

— А вы, простите, кто? Возможно, это вы забыли тут свое место?

Горлопанка и хлыщ ошалело вытаращились на меня. Бородач рассмеялся странным беззвучным смехом.

— Чего ржешь, немтырь! — возмутился хлыщ.

Кухарка отодвинулась от меня, прижала ладонь к груди, рту и лбу.

— Рехнулась, как есть рехнулась. Меня утром избила, вас, Савелий Никитич, не узнает. Обезумев, поди, барыню и пристукнула.

— Герасим, возьми ее и запри, — опомнился хлыщ.

Герасим поскреб бороду, не торопясь выполнять приказание.

— Да не стой, не раздумывай, твое дело, метла да дрова, а не раздумывать! — поддакнула горлопанка.

— Савелий Никитич, а на каком основании вы считаете себя вправе меня запирать? — с деланым спокойствием поинтересовалась я.

Правду говоря, я еще сама не знала, стоит ли сопротивляться. Может, в самом деле позволить себя запереть до появления местных властей? Бежать-то мне все равно некуда. Нет. Если меня запрут, простора для маневра не останется вовсе.

— Ты еще смеешь… — Хлыщ шагнул ко мне, сжимая кулаки.

Нет, все же надо сказать спасибо деду, настоявшему, чтобы меня назвали в честь его собственной бабки: «Везучая была, счастливая, пусть и внучке счастья привалит». Со счастьем не слишком задалось, зато драться я научилась еще в детском саду, и никакие «ты же девочка» не помогали. Если этот тип распустит руки — получит топором. Плевать на отпечатки пальцев — наверняка мои там уже есть.

— Смею. Я — племянница ныне покойной хозяйки дома. А вы до сих пор не представились.

— «Племянница», — фыркнул он. — Седьмая вода на киселе, и в ножки должна кланяться, что тебя из милости кормят.

— О да, милость я уже оценила. Так все же — соизвольте представиться.

1.3

— Савелий Никитич Кузьмин, управляющий.

— Не могу сказать, что очень приятно. И по-прежнему не понимаю, по какому праву вы или кухарка пытаетесь мною командовать и куда-то запирать, — заявила я с уверенностью, которой вовсе не испытывала. Если Герасим встанет на их сторону, троих я не одолею. И на чьей стороне будет остальная прислуга?

Если она есть, та остальная прислуга. На вопли должен был сбежаться весь дом, а явилось только трое.

— Я экономка! — возмутилась горлопанка.

— Неважно. Я могу выставить вас обоих без рекомендаций.

Как бы они меня не пристукнули ночью без рекомендаций. Но терять было в любом случае нечего, и я продолжала:

— Поэтому в ваших интересах срочно отправиться за… — Как же зовется местная полиция? — Представителем власти.

— Да я тебя в желтый дом упеку! — взорвался хлыщ.

— Герасим, будь добр.

Мужик хмыкнул в усы и легонько взял хлыща под локоток. Тот вытаращился на него, словно впервые увидел. Дернулся, но бережная хватка оказалась обманчивой, вырваться не вышло. Герасим махнул экономке, мол, пошли. Та двинулась из комнаты деревянными шагами зомби — так, похоже, оторопела.

Я вышла за ними. Дворник закрыл дверь, вопросительно посмотрел на меня.

— В ту комнату ведь нельзя зайти с другой стороны? — спросила я.

Ох, вот так и палятся шпионы! Но не уточнить этого я не могла: весь дом, кроме «моей» клетушки, выглядел как череда проходных комнат, одна за другой. Толку закрывать одну дверь, если можно зайти с другой стороны?

Дворник кивнул.

— Хорошо. Савелий Никитич, вы еще здесь? Как власти расценят вашу медлительность? Как желание скрыть преступление?

Управляющий отчетливо скрипнул зубами.

— Я за исправником. Хорошо, что он гостит в Ольховке, быстро тебе наглости убавит. — Он стремительно зашагал по прочь.