Тиролю и 24 июля 1914 года прибыл в Миттенвальд на Изаре для того, чтобы там, как я это делал уже много лет подряд, наконец, действительно отдохнуть неделю. Тем не менее я не мог устоять против искушения и 25 июля снова ушел в горы. Поэтому только вечером узнал я об австрийском ультиматуме Сербии. Я остолбенел от негодования. Долго думать было, однако, некогда. Я пошел в писчебумажный магазин и купил объемистую записную книжку, чтобы отныне вести дневник. Будущее казалось мне безнадежным. Вечером того же дня я начал свои записки, и так до Веймара, ночь за ночью, часто после очень тревожных дней, исписал 26 толстых тетрадей. Поскольку мои записки представляют общий интерес, они будут позднее обнародованы без всяких изменений. При составлении настоящей книги я опираюсь на свои дневники, из которых многое воспроизвожу дословно. Начинаю с цитирования заметок, сделанных в последние дни перед войной.

Из моего дневника

24 июля 1914 года. Я считаю ультиматум чудовищным и совершенно ясно вижу, что Австрия хочет войны.

26 июля. День моего рождения. Я вступаю в пятидесятый год жизни. Уже! Жаль. Я читаю свежие газеты. Никакого сомнения: нужно чудо, чтобы все уладилось. Мы отправляемся через границу, в Шарниц, ближайшую железнодорожную станцию в Тироле. Там, я думаю, можно будет что-нибудь узнать, если Австрия действительно готовит мобилизацию. Действительно, на вокзале висят уже объявления о сокращении железнодорожного сообщения для публики, с 28 июля — «первого дня мобилизации». Немедленно возвращаюсь на баварскую территорию, чтобы иметь возможность оттуда телеграфировать «Форвертсу». В тот же вечер уезжаю через Мюнхен в Берлин.

28 июля. С половины десятого заседание президиума партии, вместе с контрольной комиссией. Эберт еще не вернулся в Берлин. Вечером в Фридрихштадте большая демонстрация против войны и военных крикунов, которые весь день наводняли Унтер-ден-Линден. Наша демонстрация была внушительна, однако надолго удержать перевес над патриотическими крикунами, большей частью школьниками, ей не удалось. Полиция вела себя довольно сдержанно.

30 июля. «Берлинер локаль-анцейгер» выпустил экстренный листок следующего содержания: «Мобилизация в Германии. Решение принято в том смысле, в каком его следовало ожидать, судя по известиям последних часов. Как мы узнали, император Вильгельм только что предписал немедленную мобилизацию германской армии и германского флота. Этот шаг Германии есть вынужденный ответ на угрожающие военные приготовления России, которые, соответственно общему положению вещей, направлены против нас не меньше, чем против нашего союзника Австро-Венгрии». Этот листок был выпущен около полудня. Как только он попал в наши руки, Эберт и Браун отправились по поручению партии в Цюрих. Однако до их отъезда нам удалось доставить им на вокзал новый листок того же «Берлинер локаль-анцейгера» следующего содержания: «Грубое озорство вызвало распространение сегодня в полдень листка „Берлинер локаль-анцейгера“ с сообщением о том, что Германия объявила мобилизацию армии и флота. Мы заявляем, что сообщение это неверно». Будут ли когда-нибудь полностью раскрыты все науськивания на войну, скрывающиеся за такими выступлениями?

Позиция Социал-демократической партии в отношении войны

Первые августовские дни, посвященные политическому осознанию войны, предстанут всего живее, если я обрисую их в заметках, сделанных в то время по ночам и полностью отражающих возбуждение и отдельные впечатления от непрерывного обсуждения событий.

31 июля. Заседание президиума партии. Мы ожидали мобилизации с минуты на минуту. Еще раз обсудили все соответствующие мероприятия на всевозможные случаи, ибо считались с очень неумным поведением властей, следовательно, и с возможностью арестов.

Гаазе докладывает о последнем заседании Международного бюро в Брюсселе. Вечером повторяются патриотические манифестации. Около полудня заседание президиума партии с президиумом фракции. Ставится вопрос о созыве фракции, для занятия определенной позиции, в отношении ожидаемого внесения военных кредитов. Поддерживаемый Ледебуром, Гаазе пытается создать настроение в пользу отклонения кредитов в случае созыва рейхстага. Во избежание принятия слишком поспешного решения в том же заседании я для отсрочки окончательного решения отстаиваю созыв фракции в целом; мы не должны спешить. Во всяком случае, я хотел до созыва президиума фракции найти случай поговорить о кредитах с Фишером, Давидом и Молькенбуром. Эберт, которого я мог считать сторонником моей точки зрения, был, к сожалению, за границей. В конце концов мы сошлись на том, чтобы немедленно послать Мюллера в Брюссель, для дальнейшей поездки с Гиюсмансом в Париж и подготовки там тождественного с нашим голосования, а если нужно, то и общей декларации в рейхстаге и во французской палате депутатов. Мюллер немедленно уехал. Около полудня было объявлено так называемое «положение угрожаемости войною». Вместе с тем главнокомандующий, генерал фон Кессель, вступил, так сказать, в управление редакцией «Форвертса».

1 августа. Получено сообщение об убийстве товарища Жореса — ужасающая новость! Я немедленно составляю редакции «Юманите» сочувственную телеграмму следующего содержания: «Глубоко потрясенные, узнали мы ужасающую весть, что ваш, что наш Жорес покинул мир живых. Не могло быть более тяжелой утраты для вас, для нас всех в эту серьезную минуту. Германский пролетариат склоняется перед гением великого борца и от глубины сердца скорбит о том, что именно ныне не может оказаться на месте человек, всю жизнь боровшийся за соглашение Франции с Германией. Его дело не преходяще в истории международного социализма и человеческой культуры». Телеграмма спешно отправляется, но, вероятно, никогда не будет получена. Напряжение в Берлине достигло предельной точки; на улицах чудовищное движение. Хотят достоверных сведений. Вечером, в 6 часов, они налицо: мобилизация!

2 августа. Утром, в половине одиннадцатого, в зале заседаний президиума партий совещание с президиумом. Ледебур, как всегда, опаздывает на полчаса. Обсуждается вопрос о кредитах, так как отныне известно, что рейхстаг соберется 4 августа, Гаазе и Ледебур высказываются за отклонение кредитов, все остальные: Давид, Фишер, Молькенбур и я — за принятие. Соглашение невозможно. Для фракции в 111 человек не может быть и речи о воздержании от голосования — это признают все. Больше, чем когда-либо, ощутил я в эти минуты утрату Бебеля, с его неизменным чувством реальности. Гаазе, в качестве партийного лидера, совершал, по-моему, катастрофические ошибки. Давид говорил отлично, Молькенбур, как всегда, трезво, но с разящими доводами. Умный Фишер был так взволнован, что во время речи с ним сделался нервный шок, и он расплакался. Убедить Гаазе и Ледебура было невозможно, но казалось, они рады тому, что остались в меньшинстве. Мы условились вечером встретиться еще раз в «Форвертсе» и там обсудить оба проекта предполагаемой декларации о принятии кредитов и об их отклонении. Независимо от того, за кем окажется большинство во фракции, мы хотели в любом случае повлиять на редакцию предполагаемой декларации. После обеда,