«Я думаю, что можно бы… Я думаю, что… Я думаю…»

— Здесь сегодня играете?

Вернулась Лори — улыбка до ушей, косички прыгают. Вопрос был обращен к Ариэль, и та ответила:

— Мы вчера играли в пабе «Саксон». Сегодня на «Коммон Граундс» в Уэйко.

— А все вы местные, значит?

— Ага, живем здесь уже… сколько, Терри?

— Много лет, — ответил Терри.

— Наше турне только начинается, — сказала Ариэль, предупреждая следующий вопрос Лори. — Это было первое представление.

— Я буду. Ты на чем играешь?

— На гитаре. И еще пою.

— Это я могла бы и догадаться, — сказала Лори. — Голос у тебя приятный.

Кочевник отпустил жалюзи и стал пить горький черный кофе, но думал о Джордже, о его телефонном разговоре, о дымовых сигналах в воздухе.

— Дочка моя на гитаре играет, — продолжала официантка. — Только шестнадцать исполнилось. И еще поет. Посоветуете ей чего?

— Всегда оставаться шестнадцатилетней, — бросила Берк, не поднимая головы.

— Переехать на такой остров, — предложил Майк низким хриплым голосом, — где агентов и промоутеров отстреливают на месте.

Лори кивнула, будто нашла в этих словах здравый смысл.

— Еще одно хотела бы спросить, если можно. И больше приставать не буду. — Она переложила кофейник в левую руку, правую сжала в кулак, стукнула себя в грудь напротив сердца, потом показала знак мира. — Вот это что значит?

Кочевник рассматривал ее через темные очки. Лет на пять-шесть моложе, чем ему сперва показалось. Суровое солнце Техаса состарило ее кожу. И она еще туповата, наверное. Довольна жизнью и туповата. Чтобы быть довольным жизнью, надо быть туповатым. Или таким забывчивым, чтобы думать, будто ты счастлив. Не в силах сдержаться, он сказал:

— Фигня это.

— Не поняла? — переспросила Лори.

— Это значит, — объяснила Ариэль как ни в чем не бывало, — солидарность с публикой. Мы вас любим, и мир вам.

— А я сказал: фигня. — Кочевник делал вид, что не услышал Ариэль, а она делала вид, что не слышит его. Он допил кофе одним глотком. — Я все.

Он вышел из кабинки, положил на стол доллар и шагнул из ресторана на жаркое солнце. Сейчас, в середине июля 2008 года, уже много дней подряд стояла немилосердная жара. Землю спалила засуха. В воздухе висела дымка и едкий запах степного пожара — может быть, из соседнего графства. Но где же Джордж?

Возле «Жестянки» — как называл машину Майк — Гения-Малыша не было. Кочевник увидел улетающий клуб дыма и направился к краю парковки, где на низком кирпичном заборе сидел Джордж, все еще занятый телефонным разговором. Точнее, Джордж слушал, часто затягиваясь сигаретой, а по длинному прямому коридору шоссе I-35 пролетали автомобили.

Кочевник тихо подошел и встал сзади. Джордж, наверное, почуял присутствие черной ауры, потому что вдруг повернул голову, посмотрел прямо на Кочевника и сказал в телефон:

— Слушайте, мне пора сейчас, я перезвоню, о’кей? — Телефонный собеседник вроде бы не хотел оставлять тему, и Джордж добавил: — Я вам дам знать завтра. Да. Утром, до десяти. Да. Ну, о’кей.

Он убрал телефон в кармашек на поясе, затянулся сигаретой, как астматик — кислородом, и выпустил дым через нос.

Кочевник ничего не сказал.

Наконец Джордж спросил:

— Готовы они уже?

— Нет.

Джордж все смотрел на проезжающие машины. Кочевник сел на забор чуть поодаль, не ожидая приглашения, потому что у нас свободная, мать ее, страна.

Оба они в своем мундире, подумал Кочевник. У Джорджа — мундир человека при власти, человека, который разговаривает с бухгалтерами, если они есть. Человека, который ведет переговоры с банкиром о ссуде на новую аппаратуру, если есть такой банкир, и ссуда, и новая аппаратура, которую надо приобрести. Хотя у Джорджа в каждой мочке по три серебряных колечка, все равно вид у него консервативный, он представляет голос разума, узды на этих психов, которые называют себя «The Five». А мундир Кочевника — армейской зелени футболка, сильно поношенные черные джинсы, черные высокие конверсы и темные очки, отсекающие жар света и заслоняющие мир, пока он, Кочевник, не сочтет нужным на него посмотреть. Мундир бойца, бунтаря против машины, сурового бойца-барда, что пленных не берет. Изрекателя истины — когда есть что изрекать. Это если он хоть какую-то истину знает, в чем Кочевник сомневался. Но что костюм должен быть выбран под роль — в этом сомневаться не приходится.

Две недели назад ему стукнуло двадцать девять. Ему поднесли торт без сливок и соевое мороженое, потому что на молочное у него аллергия. Сводили на пейнтбол. День рождения празднуют у каждого, такова изначальная договоренность. Не письменная, но понимаемая. Как и на сцене, где у каждого свое время. Время, когда товарищи показывают, что тебя ценят. Это важно — чтобы тебя ценили. Как будто ты что-то значишь в мире и твоя жизнь и твоя работа — не застрявший грузовик, молотящий колесами в грязной яме. Как будто кому-то важно, что ты делаешь.

Он был хорошим фронтменом: шесть футов один дюйм, худой и поджарый, вид как у голодного волка. Боевой оскал и стойка у него получались не хуже, чем у любого идущего по дороге ствола и ножа. Нос перебит в кабацкой драке в Мемфисе, на подбородке шрам от брошенной пивной бутылки в Джексонвиле. Родился он в Детройте и на суровых улицах научился оглядываться, чтобы сзади чего-нибудь не прилетело.

Вот сейчас, здесь, с Гением-Малышом, как раз время оглянуться.

— Деловой звонок? — спросил Кочевник.

Джордж не ответил, и это сказало Кочевнику все, что он должен был знать. Но через какое-то время — десять секунд, пятнадцать, не играет роли, — Джордж заговорил, потому что он правильный пацан и понятия знает.

— Джон, мне тридцать три года.

— Ага. — Не новость. Кочевник помнил, как отмечали в апреле день рождения. — И?

— Тридцать три, — повторил Джордж. — Десять лет назад я готов был горы свернуть. Весь мир был мой, понимаешь?

— Да, — ответил Кочевник, но это прозвучало вопросом.

— Десять лет — долгий срок, друг. А в нашем деле год за семь надо считать, как собачий возраст. С самых моих двадцати лет я на дороге с какой-нибудь группой. Первый живой концерт — с «Survivors» из Чикаго. — Джордж в Городе Ветров родился и вырос. — Месяца четыре они продержались, потом лопнули. Не осталось выживших.[2] — Он не стал ждать и смотреть, улыбнулся ли Кочевник, но этого бы все равно не случилось. — Потом группа Бобби Эппла из Урбаны. Я тебе про это рассказывал?

— Нет.

Много было историй из пестрой жизни Джорджа, но этой не было. Кочевник подумал, не берегли Джордж ее на случай.