— Ничего, — лучезарно улыбнулась она с высоты своего роста.

Весь он был какой-то невзрачный. На худом загорелом лице —очочки, одет то ли бедно, то ли непривычно для русского глаза — темный свитер,темные джинсы, нелепая жилетка. И — господи, спаси и помилуй! — волосы собранысзади в короткий хвост.

Он тоже улыбнулся. Улыбка у него оказалась приятной.

— Я, наверное, за всю жизнь столько не знакомился, сколькоза сегодняшний вечер, — сказал он Александре по-русски. — И никого не запомнил.

Очень удивленная, Александра замерла с бутербродом в руках —со всегдашней своей неловкостью, за которую ее так ругал Андрей, она даже недогадалась пристроить его на тарелку. Знакомясь, французик пробормотал что-товроде «Нотр-Дам, норсульфазол…», то есть изъяснялся явно по-своему,по-иностранному, это она точно запомнила. А теперь вдруг — на великом имогучем…

— Вы говорите по-русски? — с изрядным опозданием удивиласьона.

— Говорю, — подтвердил он. — Как у каждого или почти каждогопорядочного француза, у меня имеется русская бабушка вполне княжеского рода.Учить русский язык в семье считалось хорошим тоном.

— Надо же! — искренне восхитилась Александра — чуть ли невпервые в ее журналистской практике ей попался иностранец, говорящий по-русски.

Он учтиво стоял рядом, и было непонятно, что ей теперьделать протиснуться мимо него вместе со своим бутербродом к окну или завязать сним легкую и приятную беседу. Места между столом и французом было мало, поэтомуАлександра выбрала беседу, проклиная на чем свет стоит Вику, флиртующую сДимкой. Пусть бы сама развлекала своего француза — она, Александра, светскимиталантами никогда не блистала.

— Вы впервые в Москве? — поинтересовалась она со всейнепринужденностью, на которую только была способна. Должно быть, со стороны онивыглядели забавно — изящный француз и она, зажавшая бутерброд в горсти, какпоследнюю гранату.

— Родители привозили лет тридцать назад. Я помню все оченьсмутно, — ответил он и опять улыбнулся смущавшей ее улыбкой. — Сейчас многое вМоскве изменилось, верно?

Пожалуй, акцент в его речи все-таки был. Вернее, даже неакцент, а легкий намек на него, некая приятная неправильность интонации,которую трудно сразу уловить. Да, а как же его зовут? Она не собиралась с нимразговаривать и была уверена, что его имя ей не понадобится, поэтому плохослушала Вику, когда та представляла их друг другу. И что теперь делать?Спросить? Или обойтись предложениями без обращения?

— Прошу прощения, — сказала Александра несколько смущенно, —но я не запомнила вашего имени. Меня зовут Александра Потапова. Я журналистка.Работаю корреспондентом в «Новостях» на первом телевизионном канале. — До сихпор, представляясь, она испытывала прилив жгучей гордости. — А вы?

— Меня зовут Филипп Бовэ, — ответил француз, ничуть несмущенный нарушением этикета: наверное, он сам разбирался в нем не слишкомхорошо. — Я приехал в Россию писать книгу. Пробуду здесь, возможно, около года.

— Вы журналист? — спросила Александра. В то, что онзнаменитый писатель, она как-то не очень поверила.

— Не совсем журналист, — ответил он, подумав. — Когда-тохотел быть журналистом. Но так им и не стал. Появились… другие дела.

Понимающе кивая, Александра думала о том, как бы повежливееотойти от него. Конечно, она уже не школьница-переросток, а вполне зрелая женщинас надежно упрятанными комплексами, но все-таки возвышаться над ним — маленькоеудовольствие. Хотя он был не намного ниже, сантиметра на три, пожалуй… Но и трисантиметра ее нервировали.

— Кажется, я не даю вам есть, — догадался француз.

— Я сегодня очень устала, — доверительно сообщила емуАлександра, с сожалением рассматривая рыбу на прозрачном ломтике свежего хлеба:откусить при нем она не решалась. — Пятница — самый трудный день. Обязательнопроизойдет что-нибудь непредвиденное. Перед выходными все стараются как следуетнакачать народ, чтоб никто, не дай бог, не забыл, в какое ужасное время мыживем…

— Накачать? — переспросил он недоуменно. Александразасмеялась.

— Ну, вывалить очередную кучу чернухи, — пояснила онавесело.

— Ага. Чернухи, — сказал француз и тоже засмеялся. — Ксожалению, я знаю только классический русский язык, и мне иногда трудно спониманием.

— Ничего. Если вы собираетесь писать о нас книгу и будетесобирать материал, от вашего классического русского не останется и следа, —пообещала ему Александра. — Будете говорить, как все сейчас говорят.

— Вы меня утешаете, — пробормотал Филипп.

Девушка ему нравилась, и говорить с ней было приятно. Покрайней мере, она не смотрела ему в лицо завораживающим взором и не стараласьпоразить его воображение неземной красотой или потрясающим интеллектом.

Чуть ли не весь вечер он старательно придуривался, что нислова не понимает по-русски, и вот — на тебе! — разговорился с какой-тослучайной девицей, неизвестно как попавшей на эту вечеринку восходящих звезд ипочти знаменитостей.

Она была высокой — вровень с ним или даже чуть выше — икрупной. Аристократической худосочности в ней не было и в помине. Длинные ноги,сильная шея, нежная кожа, очень короткие волосы. Филиппу этот короткийблестящий «ежик» просто не давал покоя — так хотелось его потрогать. С чего бы?

— Пойдемте на балкон, а? — не выдержала Александра. — Тамникого нет, и можно покурить. Вы курите?

— Курю, конечно, — сказал Филипп и как привязанный пошел заней, разглядывая ее шею с оставленным завитком темных волос.

— Я только возьму еще бутерброд, — извиняющимся тономсказала она. — А вы не хотите?

Филипп с удовольствием выпил бы кофе, да и не мешало бытакже сделать пару звонков, однако придется выждать еще с полчаса — уехатьсейчас просто неприлично.

Оказавшись на балконе, Александра заметно расслабилась.Здесь было темно и прохладно — из приоткрытой рамы тянуло осенней сыростью,пахло дождем и автомобильными выхлопами. Шум вечеринки заметно стих, но дверь,в которую должен был войти Андрей, просматривалась отсюда очень хорошо, так чтоона его не пропустит.

— Принести вам кофе? — спросил француз, про которогоАлександра совсем забыла.

— Да, если можно, — благодарно сказала она — кофе ей оченьхотелось.

Глядя, как француз пробирается между гостями к столу снапитками, Александра внезапно его пожалела. Бедняга, все его бросили. ДажеВика. Он же не виноват, что не похож на Алена Делона и вообще сильно отличаетсяот стандартного французского очаровашки, созданного русским женскимвоображением. Ни шарма, ни обаяния, ни пресловутой элегантности. Зачем онпонадобился Вике?