Посещать обычную образовательную школу Агата перестала ещё три года назад. Училась она всегда хорошо, материал осваивала быстро, и в какой-то момент мать решила, что проходить программу пятого класса Агате совершенно ни к чему, а потому добилась, чтобы девочка сдала все экзамены экстерном, а осенью перешла учиться в шестой. Дело выгорело. Анна Георгиевна Наумова была женщина упорная и целеустремлённая и всегда добивалась того, чего хотела. Все экзамены Агата сдала на «хорошо» и «отлично», но счастливее от этого ни на грамм не стала.

Новые одноклассники её не приняли. Она была другой и на них не походила ни капли. Во-первых, молчаливая и необщительная, во-вторых, умная и не любящая давать списывать, а в-третьих, чересчур правильная и занудная. В перемены Агата сидела за партой одна и смотрела в окно на проезжающие мимо трамваи или листала страницы учебников. Списывать у неё хотели все, а вот брать с собой в игры – никто. Хватило Агату ровно на одну четверть, а потом она начала канючить и упрашивать мать забрать её из этого класса.

– Или забираешь меня оттуда, или я вообще больше в школу не пойду! – прокричала она в последний день осенних каникул и на полсуток закрылась у себя в комнате.

Если что-то было не по ней, Агата либо ударялась в слёзы, либо играла в «молчанку» и отворачивалась. Последнее являлось самым действенным её оружием.

Переводить дочь в другой класс Анна Георгиевна смысла не видела. «А» считался лучшим на параллели. Об остальных трёх ходили такие слухи, что уши сворачивались в трубочку. О возвращении к прежним одноклассником не было и речи. Тогда бы Анне Георгиевне пришлось признать, что её рискованный эксперимент с треском провалился, а позволить себе такое она не могла, поэтому и выбрала третий вариант, а именно забрала дочь из школы и отправила на семейное обучение. Благо, все условия для этого у неё были.

Так Агата и попала в учебный центр, но не на полтора-два часа, как это делали другие ученики, приходящие готовиться к экзаменам в выпускных классах, а практически на полдня. Учиться на семейном обучении Агате нравилось. Она высыпалась, потому что уроки начинались ближе к одиннадцати, а всё внимание учителя было приковано только к ней. Правда, одно «но» мешало по-прежнему. Друзей от такого «выхода» у неё не прибавилось. Новые не заводились, а со старыми из-за отсутствия общих интересов порвались все имевшиеся ранее ниточки. Ещё через год мать отдала её на бальные танцы. Клуб оказался хорошим. Там ей сразу подыскали толкового партнёра, и Агата на километр раскатала губу, как только увидела ораву тренирующихся мальчиков и девочек её возраста. Но и тут не срослось. Тем, кто приходил за результатом, чесать языком и бесцельно слоняться по улицам было некогда: они бегали между клубом и школой, часто не успевая ни поесть, ни сделать уроки.  А те, кто приходил почесать языком, задерживались в клубе ненадолго.

С партнёром по танцам, Никитой, общение у Агаты и вовсе не клеилось. Он был донельзя противным парнем. Худым, как швабра, высоким и омерзительным. Когда у них долго что-то не получалось, Никита всегда обвинял её и громко материл, не стесняясь тренера. Агата при этом надувалась как мышь на крупу и бросала на всех присутствующих яростные взгляды. Так они и разговаривали два последних года. Он с помощью ругательств, она – мысленно и, чаще всего, не глядя в его сторону.

Дружба с Никитой не приснилась бы Агате даже во сне. Она танцевала с ним только потому, что особого выбора не было. Он подходил ей по многим характеристикам и главное – хотел работать. Анна Георгиевна сразу оценила в нём это качество, отчего и приняла, а после заставила принять дочь. То, что Никита – нахал и грубиян, её волновало мало.

А вот Данил был другим. Агата чувствовала это каждой клеточкой своего тела. Она слышала, как вчера он без устали твердил Зое Альбертовне: «Спасибо», «Пожалуйста», «Извините». Никита бы скорее умер, чем стал извиняться. Впрочем, самой Агате это тоже было несвойственно. А как при этом у Данила звучал голос – мягко, спокойно, дружелюбно… Агата даже глаза закрыла, пытаясь воссоздать в памяти приятные воспоминания.

– Проснулась, Шумелка?  – Дверь в комнату младшей Наумовой открылась с лёгким стуком, и сначала в проёме показался нагруженный поднос, а потом морщинистые руки и лицо Али. – С первым учебным днём в компании!

Женщина просияла и поставила поднос на тумбочку рядом с кроватью. Нос Агаты защекотали восхитительные запахи яичницы с ветчиной и горячего шоколада.

– Спасибо, – девочка улыбнулась няне и, схватив вилку, принялась есть.

Обычно завтраками в постель её не баловали, но иногда, когда Анна Георгиевна рано уходила по делам, Аля устраивала своей воспитаннице небольшие поблажки. Особенно, если та болела, или календарь алел каким-нибудь праздником.

Алевтина Михайловна знала Агату с полугодовалого возраста. Она пришла работать в квартиру её родителей, когда девочка была ещё пухлощёким грудничком, умеющим только ползать да пускать слюни на подушку. Именно она научила Агату держать ложку и натягивать колготки. Она по вечерам читала ей сказки, она укладывала спать, и она же на утро меняла пелёнки.

Имя «Алевтина Михайловна» Агате не давалось долго, отчего женщина однажды сжалилась и сократила его до простого «Аля». Так и повелось. И даже сейчас, в четырнадцать с половиной, Агата по-прежнему говорила ей Аля и называла исключительно на «ты», хотя её мать и отец всегда «выкали» этой седоволосой и хрупкой, как китайская ваза, женщине.

Когда она пришла в дом Наумовых, Алевтине Михайловне было далеко за сорок. Никто никогда не спрашивал её ни о муже, ни о детях, а она сама не стремилась рассказывать. По хозяйству управлялась быстро, лишнего не болтала, чужого не брала, а Агату любила до умопомрачения. Но особенно в Алевтине Михайловне Анну Георгиевну подкупило наличие высшего образования – учитель начальных классов. «Если всё сложится, Агата уже к пяти зачитает», – рассудила она и не прогадала. Агата зачитала раньше, а затем начала учить первые слова на английском.

– Ну что, какую тебе сегодня сделать причёску? – улыбнулась Аля, забирая у воспитанницы грязную тарелку.

Агата внимательно посмотрела на её тонкие как плети руки. Кожа на них была полупрозрачная, испещрённая широкими синими жилами.

– Я больше не хочу заплетать косы, – с чувством произнесла она.  – Я уже десятиклассница. В десятом классе косы никто не носит.

Повернув голову,