и Забайкалье потянуло дельцов. Но золоте, на пушнине, на рыбе, как грибы, стали расти разнокалиберные капиталисты — от мелких хищников, робко срывающих куш за бутылку водки, до матерых миллионеров, чье влияние распространялось на всю Россию. И мелкие хищники, и крупные воротилы одинаково пребывали в варварстве — обман, насилие, прямое вымогательство царили на берегах Байкала.

Писатель, использующий столь обширный, яркий материал, непременно должен обогатить читателя. А если к тому же этот писатель — плоть от плоти, кровь от крови представитель столь насыщенной жизни, абориген удивительного края, то, можно сказать, читатель получает это богатство из первых рук.

Я не ради развлекательности начал свое предисловие с экзотического эпизода — единоборства автора с медведем. Просто хочу этим подсказать читателю, что такому автору нет нужды заниматься сочинительством, правда, с которой он сталкивается, куда сильней любого вымысла.

Жигжитов продолжает жить в Баргузинском районе, в деревне Максимиха на берегу Байкала. В самом же районном центре Баргузине стоит памятник тем, кто защищал во время гражданской войны Советскую власть в Байкальском Подлеморье. Их зверски замучили семеновцы. Среди замученных Иннокентий Мельников, сын купца, порвавший с отцом, вставший на сторону обездоленных рыбаков. Он вошел в роман Жигжитова, чтоб прожить вторую жизнь. Маленький штрих тесной связи действительности и литературы.

Я не собираюсь здесь разбирать роман «Подлеморье». Зачем читателю подсовывать свое виденье, свои оценки — понимай, мол, так-то и так-то, не иначе. Это попахивает оскорбительным недоверием — не обладаешь-де достаточным вкусом, не дорос до самостоятельности, нужна литературная нянька. Я просто представил вам автора, в его же произведении разбирайтесь сами.

В. Тендряков

Следы Волчонка

Книга первая

Глава первая

Из широко распахнутых дверей вывалились двое пьяных в обнимку: крепкий, среднего роста Король и высокий, широкий в плечах Магдауль.

— Эй, Король, я хочу любить Верку! — кричит на ухо другу тунгус.

— Пра!.. Давай едем в Бирикан! Я те приведу Верку!

— Я Верку лечил. Ногу ей ладил.

— Ногу-то ты ей выпользовал хорошо. Она теперь отплясывает куды с добром.

— Мине учила сам Воуль! А Воуль-то охо-хо!..

По всему видно, что соболятники вырвались из подлеморской глухомани с богатой добычей. Гордая осанка, победно поблескивающие глаза говорили: ловко они проскочили через гольцы, где гигантские навивы[1] снега еле держатся и могут свалиться даже от звука голоса: тогда помчится вниз снежная лавина, вырывая с корнями деревья, сокрушая все на своем пути… и поминай как звали охотников. Но этого, слава богу, не случилось, и они вынесли из Подлеморья восемь головных собольков. Четырех отдали купцу — Михаилу Леонтьевичу. Он завез их на промысел в Шагнанду еще до Покрова дня, снабдил харчишком и провиантом — за это вынь да положь половину добычи без оплаты. А как же иначе-то быть? С покон веку так заведено в Подлеморье.

— Магдауль!.. Эй, растакут твою тунгусину! — неистово кличет Король затерявшегося за углом товарища.

— Погоди, Король, я думай, ехать, нет. Верка будет любить, нет? — медленно раскачиваясь, подошел наконец к саням.

— Чево думать, дурак! Она же вдова… Без мужика три года томится баба… Будя, не будя! — передразнивает Король эвенка и пытается затащить его в сани. Но Магдауль уперся, отталкивает друга, долдонит свое:

— Будет любить, аха?

— Но чево вы куражитесь? Ехать дык ехать! — рассердился ямщик.

— Ты, «конюшня», не обожгись! Я те кто?! — взъерошился Король. — Я ведь подлеморец!

— Не кипятись, Филантий. Михаил Леонтьич наказал мне с почестью и без утери доставить тебя к бабе, а ты с этим тунгусом возишься.

— Но-но! Тунгуса не тронь! Он, знаешь, какой?! Дык, гришь, Михаил Леонтьич велел?! Меня, паря, голой рукой не бери!.. Кто таков Король?! А?.. Он есть великий соболевщик! Во как баит про меня Михаил Леонтьич. Лозовский-то мой — голова! А тунгуса мово не тронь! — Король обнял друга и заорал:

Ва-а пиру я была,

Ва беседушке.

И-эх, сладку водочку пила-а!

…Утром Магдауль проснулся под столом в просторной русской избе. По дому, щекоча нос, разносился приятный запах жарева. У пылающей печи со сковородником в руках суетилась высокая сухопарая женщина. За столом, обняв четвертную бутыль с водкой, спал Филантий Король.

— Эта пошто я Бирикан ехал? — спросил он у женщины.

— За водкой-змеевкой! — сердито буркнула хозяйка.

— Уй, ты пошто так баишь!

Женщина, закрыв кончиком платка рот, тихо рассмеялась.

— Вот те и уй! Наглотался за купецким столом и вместо Белых Вод прикатил в Бирикан.

— Купец Михаил Леонтьич шибко поила нас. Хороший мужик она, совсем наш.

— Хороший, пока дрыхнет… Ой, лешной! блин-то подожгла! — Черные глаза испуганно зыркнули в сторону мужа, но Король безмятежно спал. Хозяйка успокоилась и сердито добавила: — Все вы хорошие… кобелье…

Женщина презрительно поджала губы и сразу же сделалась угрюмой и неприступной. Погрустневшие глаза будто спрятались внутрь: они сейчас ничего не выражали и, казалось, вообще ничего не видели. Хозяйка двигалась бесшумно, стараясь не разбудить мужа. Ее умелые руки все делали четко и быстро.

Магдауль взглянул на стол, и у него потекли слюни. Там в большом светлом стакане ядовито поблескивала водка, обещая вселить веселье, утихомирить боль в голове, изгнать тошноту и жажду. Трясясь и жалобно мыча, словно нищий за подаянием, грязный и оборванный, подполз он к столу.

— Не буди лешего, всю ночь не дал спать, — хозяйка толкнула к краю стола стакан с водкой.

Магдауль, морщась, со стопом опрокинул его и снова ткнулся под стол, где, охраняя покой Короля, лежал его лохматый Тунгус.

…— Эй, ядрена мать, подымайсь!.. Собаки зверя облаяли! — услышал сквозь сон Магдауль.

Таежник с трудом открыл глаза и приподнял голову.

Над ним — Король. Небольшие, мутно-серые хмельные глаза ободряюще смеются и заговорщицки подмигивают.

Короля не узнать!

— Уй, паря, Король, ты? Однако сон вижу, а? — Магдауль снова уронил голову.

Король — мужик задиристый и куражливый. Не дай бог, если выйдет он из Подлеморья с хорошим промыслом: надоест с пьянством и дебоширством и родне и соседям. Пока не пропьет всех соболей — не успокоится. А протрезвится — добрейший человек. Если и укорят его, он удивленно раскроет светло-серые глаза, улыбнется виновато: — «Эка грех какой! Пошто не отбуцкали как след? Это тунгусска кровь взыграла. Бабка-то моя тунгуска, из самагирского роду была выкрадена. А деда и вовсе неча хвалить — жива каторга… Борони бог, каких я кровей! Ишо ладно, што умею совладать с собой. Простите уж Короля дикова».

Липистинья сегодня утром