Анджелина осталась, успокаивая совесть тем, что стояла спиной к комнате, по-прежнему глядя в окно. Люди, кто грубее, кто вежливее, нетерпеливо требовали эля и пирогов с мясом, советовали кому-то пошевеливаться, а эта «кто-то» язвительно отвечала, что у нее всего одна пара рук и не ее вина, что дилижанс опоздал на целый час и теперь у пассажиров на отдых всего десять минут вместо тридцати.

И в самом деле, через десять минут пассажиров позвали садиться в дилижанс, и все они торопливо направились к выходу, громко жалуясь, что пришлось бросить недопитый эль.

В пивной снова стало пусто и тихо, как раньше. Никому не хватило времени заметить Анджелину, за что она была глубоко благодарна. У мисс Пратт даже сейчас, год спустя после того, как она перешла на новое место работы, случился бы приступ меланхолии, увидь она свою бывшую ученицу одиноко стоящей у окна в наполненной людьми пивной. А у Трешема случился бы припадок чего-нибудь более вулканического.

Не важно. Никто ничего не узнает.

Неужели он никогда не приедет?

Анджелина тяжело вздохнула. Кучер снова подул в рожок, прогоняя с дороги собак и цыплят — если они не разбегутся прямо сейчас, им угрожает неминуемая смерть под колесами. Дилижанс загрохотал, выезжая из ворот, повернул и исчез из виду.

Карета того джентльмена по-прежнему стояла в дальнем конце двора, но в нее уже запрягли свежих лошадей. Должно быть, он освежался в отдельной комнате.

Анджелина легла грудью на руки и, устроившись поудобнее, с головой отдалась мечтам о великолепном лондонском сезоне, что ждал ее впереди.

О, просто сил нет, ну когда же приедет брат?

Хотя бы из Лондона-то Трешем уже выехал?

Джентльмен, чья карета стояла в дальнем конце гостиничного двора, освежался вовсе не в отдельном кабинете. Он делал это в общем пивном зале, опираясь локтем на высокую стойку. Анджелина не заметила его по одной-единственной причине — он не хлюпал, когда пил свой эль, и не разговаривал сам с собой.

Эдвард Эйлсбери, граф Хейворд, чувствовал себя очень и очень неуютно. И досадовал на то, что вынужден так себя чувствовать. Разве это он виноват в том, что юная девушка, по виду определенно леди, находится в пивной одновременно с ним, причем совершенно одна? Где ее родители, или муж, или кто там еще должен ее опекать? Не видно никого.

Сначала он решил, что это пассажирка почтового дилижанса. Однако она не поспешила выйти наружу, когда всех позвали садиться, и только тогда он заметил, что одета девушка вовсе не для улицы. Должно быть, она живет в этой гостинице. Но ей в самом деле нельзя позволять находиться в этом зале и вводить в смущение ни в чем не повинных респектабельных путешественников, желающих всего лишь выпить в тишине и покое стакан эля, перед тем как они продолжат свой путь в Лондон.

Хуже того — намного хуже! — она наклонилась вперед и чуть-чуть вниз так, что попка торчит под самым соблазнительным углом. По правде сказать, Эдвард поймал себя на том, что пьет эль не столько ради утоления дорожной жажды, сколько желая охладить охвативший его жар.

Ну, очень красивая попка.

И чтобы усугубить все еще сильнее (как будто такое вообще возможно!), на ней было платье из тонкого муслина, прилипшего к телу в местах, к которым ему бы лучше не прилипать ради блага ни в чем не повинных мужчин. И то, что платье это было ярко-розового блестящего цвета (Эдвард еще никогда не встречал подобного оттенка ни на тканях, ни на других вещах), ничуть не помогало. Эту девушку можно разглядеть невооруженным глазом с расстояния в пять миль, а он находится намного ближе.

Еще сильнее его раздражал тот неоспоримый факт, что он буквально пожирал ее взглядом — ну по крайней мере одну часть ее тела. А голова у него начинала кружиться от сладострастных мыслей. Эдвард негодовал и из-за этих мыслей, и из-за девушки. Он всегда гордился тем, что относится к дамам с исключительным уважением. И не только к леди. Он относится с уважением ко всем женщинам. Юнис Годдар как-то раз, во время одного из их длинных разговоров (да, собственно, он бы и сам додумался), заметила, что женщины любого общественного положения — это личности, сколько бы церковь и закон ни утверждали обратное, а не просто объекты для обслуживания низменных инстинктов мужчин.

Он уважал взгляды Юнис. Она обладала острым умом, развивая его постоянным чтением и внимательными наблюдениями за жизнью. Эдвард надеялся, что сможет на ней жениться, хотя прекрасно понимал, что семья скорее всего разочаруется в его выборе, потому что теперь он не просто мистер Эдвард Эйлсбери, а граф Хейворд.

Его карета — дряхлое позорище, а не карета, которую мать Эдварда умолила доставить в Лондон, потому что в более новых экипажах она, оказывается, чувствует себя неуютно — уже была готова к отправке, Эдвард видел это в окно поверх головы розовой леди. Он собирался не только выпить, но и съесть что-нибудь, но леди нарушила все его планы. Ему не следовало находиться здесь вместе с ней, хотя вовсе не его вина в том, что девица поставила себя в такое компрометирующее положение. И не его вина в том, что эль ни на йоту не охладил его кровь.

Хотя, конечно, Юнис могла бы с ним насчет этого поспорить — в смысле, что это не его вина. В конце концов, эта девица не сделала ничего, чтобы вызвать у него такую реакцию, за исключением того, что находится здесь, выставив в его сторону свою обтянутую розовым муслином попку. А он мог бы пойти перекусить в обеденный зал, хотя там, конечно, пришлось бы заказывать полный обед.

Эдвард как можно бесшумнее поставил на стойку свой недопитый стакан и выпрямился. Он просто уйдет и унесет с собой свое недовольство этой девушкой. Он даже лица ее не увидел. Может, она страшна как грех.

Недостойная, недоброжелательная мысль.

Он досадливо покачал головой.

Но не успел сделать и шага в сторону двери, прочь от соблазна и прочих неприятностей, как дверь распахнулась и в пивную вошел человек.

Эдвард узнал его, хотя тот определенно не узнал Эдварда. Впрочем, что тут удивительного — Эдвард представлял собой ничем не примечательную персону, а титул получил всего лишь год назад, после смерти своего весьма впечатляющего и обаятельного старшего брата Мориса. А год траура он провел в Шропшире, в Уимсбери-Эбби, где знакомился со своими новыми обязанностями и препоясывал чресла, готовясь к неизбежному переезду в Лондон, чтобы весной занять место в палате лордов и выбрать невесту — шаг, который его родственники полагали необходимым, несмотря на то что ему было всего двадцать четыре года. Морис и Лоррейн до кончины Мориса произвели на свет всего одну дочь, так что Эдвард должен был обеспечить преемственность. Сам он в своем поколении оказался запасным игроком, имея еще двух сестер, но больше ни одного брата.

В пивную вошел лорд Уиндроу, член прежнего круга друзей и знакомых Мориса, такой же необузданный и беспутный, как большинство из них. Высокий и красивый (увы, чего нельзя сказать об Эдварде) Уиндроу передвигался с ленивой развязностью и смотрел на мир циничным взглядом, обычно полуприкрыв веки, словно вот-вот заснет. Одет он был по новейшей моде.