Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Навстречу шла бабушка — божий одуванчик. Судя по внешнему виду и полным ситцевым сумкам, она из тех заботливых женщин, к кому на лето приезжаешь худым, а укатываешься раздутым Колобком.
У меня не было бабушек, а мама Ларисы Михайловны мало чем отличалась от своей дочери, поэтому «нахлебница» подобных закармливаний не получала. Морщинистое лицо женщины озабоченно хмурилось, будто она вспоминала — не забыла ли купить гречку?
Тени от липовых ветвей качались на сером асфальте, легкий ветерок доносил ароматы цветущей сирени, и ничто не предвещало беды. Хотя, даже если бы передо мной возник рекламный щит с надписью: «Внимание, сейчас случится беда!» я бы не поверила — слишком хорошо было на улице и слишком приятные мысли об Анатолии Костюмове гуляли в голове. Но беде плевать на веру людей, у неё другие планы и она не спрашивает разрешения ни на что, она просто случается.
— Спасите! Насилуют! — раздался сзади истошный крик, а потом послышался торопливый топот по асфальту.
Конечно же, как и любая другая девушка, я тут же повернулась посмотреть — кого же это там насилуют?
Да ещё и при свете дня?
Может, тоже пора покричать?
Оказалось, что дикие крики издавал рыжий парень, который несся на меня страусиными прыжками. Кормилец голубей. Преследователем почему-то оказался крупный мужчина.
Это из-за того, что молодой человек задел его рукой?
«Ну, ничего себе!» — подумала я в тот миг.
Это слишком малая причина для изнасилования.
— Помогите, маньяки в городе! — вопил парень.
— Я те щас покажу маньяка! Держите его! — пытался перекричать его мужчина, тяжело топая следом.
Рыжеволосый подбежал ко мне и схватил за плечи:
— Милая, если надо мной сейчас надругаются, помни — я всегда любил борщ!
Он на миг впился в мои губы, а потом толкнул в сторону преследователя. Вот так и началась моя вторая половинка беды…
Я настолько растерялась, что не смогла отвесить пощечину хаму. А когда поняла, что лечу в воздухе, то успела только растопырить руки, чтобы схватиться хотя бы за что-нибудь.
Увы, хвататься было не за что, кроме асфальта, а в следующую секунду об меня запнулся крупный мужчина.
Ладно я, а вот как оказалась под преследователем ни в чем неповинная бабушка?
На это я не смогла бы ответить даже перед Страшным судом. Старушка в этот момент напоминала морскую звезду под бульдозером. Судя по сморщенному личику, ей явно было не до смеха.
А вот так началась моя первая половинка беды…
Я поднялась, скривилась от боли в поцарапанной коленке и увидела костерок уже на повороте улицы. Рыжеволосый послал нам всем воздушный поцелуй и скрылся за бетонным забором. Я всё ещё чувствовала на губах привкус семечек, которые жевал молодой человек, но коленка болела сильнее этого приятного ощущения.
— Вот же ко-о-озел! — оценила я порванные колготки. — Я за них половину стипендии отдала!
Грузный мужчина поднялся с распластанной бабульки, зло зыркнул на меня и помчался за легконогим парнем. Мне же представилась возможность привести престарелую женщину в порядок.
Нет, конечно же, я могла спокойно уйти и оставить старушку в таком положении, но врожденная доброта помешала это сделать. Эх, если бы я только знала, чем обернется мой самаритянское сочувствие…
Без сомнения, я подхватила ноги в руки, и помчалась бы прочь. Возможно, даже обогнала рыжеволосого. Увы, я не была прорицательницей.
— Бабушка, с вами всё в порядке? — я присела возле лежащей женщины и попыталась нащупать пульс.
— Какая я тебе бабушка, дерзкая девчонка? Мне всего-навсего семьсот сорок пять лет! Я в самом расцвете сил, — в мою руку впилась морщинистая лапка, а в лицо уставились блестящие зеленые глаза.
— Бабушка, похоже, что вы сильно головой ударились. Вы полежите пока, а я сейчас «Скорую» вызову, — я полезла в сумочку за смартфоном.
Конечно, как же ещё можно оправдать бред старушки, как не ударом седовласой головы о твердую поверхность? Семьсот сорок пять лет… Ну надо же.
Гадюка могла позавидовать тому шипению, которое издала лежащая женщина. В этом звуке слились воедино и досада спускаемой автомобильной шины, и ярость кота, который вдруг обнаружил, что за окном март, а он кастрирован, и возмущение горячего железа, когда на него попадает плевок кузнеца. Я почувствовала, что лапка бабули приобретает твердость булатной стали.
— Второй раз называешь меня бабулей. Да как так можно, грубиянка? Сначала обрушила на меня этого громилу, потом обзываешься!
— Я… Я не виновата… Меня толкнули, — потупилась я.
— Ах, толкнули? Да я ещё не совсем ослепла, чтобы не видеть, как ты поцеловала того рыжего пройдоху, а после кинулась под ноги мужчине. Молчи! Дерзкая девчонка! Если бы ты знала, кто перед тобой, то пала бы на колени и начала умолять о пощаде, как это сделал Готфрид Иоганн Георг Второй Фукс фон Дорнхейм. Но я ему припомнила все шестьсот измученных душ, которые он отправил на небо. Помоги подняться!
Я решила смолчать. Правда, я почему-то не смогла противиться властному голосу старухи и помогла подняться. Кое-как отряхнула женщину и собрала рассыпанные продукты в сумки.
— Ну что, девчонка, я готова выслушать извинения, — проговорила старуха величественным голосом.
Теперь она уже не была похожа на ту бабушку, к которой можно приехать худым, а вернуться Колобком. Сейчас она больше напоминала разъяренную фурию, ведьму, которой принесли повестку на костер. Седые волосы растрепались, и ветерок придал им вид прически Медузы Горгоны. Старушка даже ростом показалась повыше.
Она возвышалась надо мной на ладонь и недавно добрые глаза превратились в два пучка лазеров. Если бы я не была закалена в постоянной войне с сестрами и мачехой, то без сомнения белая блузка оказалась бы прожжена насквозь с двух сторон.
— Извините… — пролепетала я, ошарашенная такой переменой, но тут же опомнилась. — То есть мне не за что извиняться! Меня толкнул тот парень, а я неудачно…
— Хорошо, я давала тебе последний шанс, но ты его профукала. В таком случае заклинаю тебя черным снегом, черепашьим бегом, очками циклопа, горечью сиропа, желтизной рубина и маленьким носом армянина, будь же неудачливой до тех пор, пока не обретешь первый поцелуй любви.
При этом старушка взмахнула рукой и… И ничего не случилось. Небо не упало вниз, липы не вырвали корни из земли и не умчались прочь, даже захудалого грома