Спал я крепко и сладко и проснулся, когда теплый солнечный луч пощекотал мне нос. Боже, уже десять! Уже много лет я плохо сплю под утро и даже вообразить не мог, что так долго проваляюсь в постели. Я отложил утренний туалет на потом и торопливо оделся: нужно как можно скорее позвонить в Париж. Я пересек большой вестибюль, не глядя по сторонам, и в следующем заметил открытую дверь.

Как бы я ни был поглощен своими заботами, войдя туда, я позабыл обо всем на свете: во мне проснулся архитектор, который видел перед собой огромное квадратное помещение во всю ширину дома. В тот момент, еще неосознанно, я был потрясен идеальными пропорциями комнаты, придававшими естественную красоту этому отнюдь не парадному месту. Застекленная дверь слева выходила на мощеный двор, другая дверь — справа — вела на лужайку, окаймленную старыми деревьями. В центре залы стоял огромный стол, за который легко можно было бы усадить человек двадцать. Все залито солнцем. Восхищенный, я даже заморгал, не веря своим глазам, и тут за моей спиной раздался приятный голос:

— Похоже, вы хорошо спали, мсье?

Заговорившая со мной женщина стояла у плиты, помешивала что-то в огромной кастрюле и улыбалась.

— Доброе утро. Завтрак на столе.

Невысокая, пухленькая, очевидные за шестьдесят: прошлой ночью меня впустила в дом другая женщина. Я думал только об одном — как бы поскорее добраться до телефона, но постарался соблюсти приличия.

— Доброе утро, мадам.

Я пересилил нетерпение и даже смог произнести несколько дежурных вежливых фраз, которые были выслушаны благосклонно.

— Садитесь. Я сварю вам свежий кофе, этот уже остыл, а я считаю, плохо начинать день подогретым кофе. Прошу вас.

Она кивнула на пиалу и тарелку, стоявшие прямо на столе. «Это же сколько десятилетий надо с любовью натирать дерево воском, чтобы добиться такого глянца?» — подумал я, взглянув на блестящую дубовую столешницу.

— Вы очень любезны, и я полностью разделяю ваше мнение о кофе, но мне непременно нужно позвонить: уже поздно, меня ждут на работе и, наверное, волнуются.

Она показала на маленький столик.

— Вон телефон. Звоните, как раз и кофе поспеет.

Минут за десять я разобрался с работой: отменил встречи, перенес посещение стройки, продиктовал короткий ответ на срочное письмо.

Кофе оказался вкуснейшим, хлеб свежайшим, с хрустящей корочкой, именно таким, как я люблю, и я вдруг понял, что умираю от голода.

Хозяйка кухни села за стол напротив меня и занялась горохом. Я с детства не видел, как лущат горох, теперь его покупают лущеным и свежезамороженным, чтобы сразу бросить в кастрюлю.

— Меня зовут Мадлен, — сказала она. — Я служу хозяйкам «Ла Дигьер». Вообще-то Мадлен Жандрон, но я так редко пользуюсь своей фамилией, что уж и сама с трудом ее вспоминаю.

Я сообразил, что накануне вечером не представился хозяйке. Может быть, таким деликатным образом мне напоминают о хороших манерах?

Я назвался:

— Жан Авиль. Сегодня ночью у меня сломалась машина, и прелестная молодая дама спасла меня от гибели.

— Я знаю. Жерома предупредили. Он приедет, как только узнает, что вы уже встали: ему нужны ключи от вашей машины, Жером — автомеханик.

Я не стал просить, чтобы она звонила ему немедленно: в этой женщине было нечто такое, что заставляло вести себя обходительно.

— Поблагодарите за меня человека, который взял на себя труд предупредить Жерома.

— Вы сделаете это сами, мсье. Жерома предупредила Сара. Сейчас она на вызовах, но вернется к обеду.

Вызовы, белый халат, операционная.

— Она врач?

— Ветеринар. Вчера вечером у нее был срочный вызов, иначе бы она уже десятый сон видела.

Разговаривая с Мадлен, я вдруг вспомнил, что в отчете, который продиктовал секретарше два дня назад, пропущен важный параграф и его не следует отсылать. Я хотел кинуться к телефону, но, глядя на сидевшую перед миской гороха женщину, почувствовал, что прервать завтрак будет ужасно невежливо.

— Значит, мне повезло.

— Как и псу, которого она лечила. Без нее он бы умер. Всем в округе известна ее самоотверженность.

«По сто евро за ночь», — ехидно подумал я, но тут же одернул себя: в конце концов, она впустила меня в дом, не зная, кто я такой, поверила, едва взглянув на мое растерянное лицо.

— Она так искренне хотела мне помочь и была, на мой взгляд, излишне доверчива, даже именем моим не поинтересовалась. В наше время, когда вокруг все только и кричат о том, какой опасной стала жизнь…

— У нас пока тихо.

Я выпил вторую чашку кофе, после чего решил, что имею полное право позвонить механику.

Он долго расспрашивал меня о симптомах, предшествовавших аварии, задумался, выдвинул два-три предположения и наконец сказал, что не уверен в возможности ликвидировать поломку на месте и через двадцать минут приедет с аварийным тягачом. У меня оставалось время, чтобы привести себя в порядок, и я направился в спальню.

Просторное помещение, которое ночью я принял за вестибюль, в действительности оказалось своего рода галереей, в которую выходило несколько комнат. Справа застекленные двери без занавесок смотрели во двор. Стены оклеены поблекшими обоями в стиле «модерн». Местами обои отваливались, и под ними проглядывала почерневшая от влажности штукатурка. Большие прямоугольники не обесцвеченных солнцем обоев свидетельствовали о том, что некогда на стенах висели картины. Никакой мебели, только в углу, прямо на полу — старая пишущая машинка «Ундервуд» — похожая была у моей матери. Я подошел, нажал на несколько клавиш — машинка в рабочем состоянии. В глубине комнаты в стене зияла дыра: там когда-то был камин. Я понял, почему в спальне Сариной матери стояли дешевые, купленные, скорее всего, в «Икее» кровать и шкаф, никак не соответствовавшие стилю и дивным пропорциям галереи. Вся красивая мебель была продана, взамен купили самую дешевую, чтобы было на чем спать и есть. Сара запросила с меня сто евро за комнату не от жадности, а горошек, который чистила Мадлен, наверняка выращен на собственном огороде.

Час спустя механик вынес свой вердикт: сломана важнейшая деталь, повреждены еще две или три, менять нужно все. У Жерома в запасе таких деталей нет, так что придется заказывать их у производителя.

— Это займет несколько дней. Сегодня четверг, раньше следующей недели мы их не получим.

Я был в бешенстве. Какого дьявола я купил иностранную машину, поверив рекламным посулам? Впервые в жизни я соблазнился эстетическими достоинствами вещи, от которой требовалось только одно — выполнять свое функциональное предназначение, причем сделал это с благословения бухгалтера и мадемуазель Ламбер, которая была моим критиком и совестью одновременно! Она тогда заявила, что человеку, который работает больше, чем развлекается, хотя бы орудия его труда должны доставлять удовольствие.