— Какой дом? — напомнил о себе водитель.

— Вот тот, с красным торцом, — откликнулась она, даже не взглянув на него. — Второй подъезд с этой стороны.

Машина остановилась. Лика расплатилась, вышла и приказала себе не оглядываться по сторонам. Будет еще время. «Иди в квартиру, — велела она себе, — там и будешь выть». Парень помог ей с чемоданами, поднес их к самому лифту, взглянул на нее с надеждой и, набравшись смелости, проговорил:

— Может быть…

— Не может, — отрезала Лика. Парень даже несколько опешил от ее резкого тона. Ей было стыдно, и она добавила более мягко: — Не надо. Не стоит. Извините и спасибо. До свидания.

Парень сник, буркнул «до свидания» и вышел из подъезда.

Лика загрузилась в подошедший лифт, нажала кнопку седьмого этажа. Двери закрылись, лифт, вздрогнув, начал подниматься. Затем, после еще одного толчка, двери открылись. Седьмой. Квартира направо. Ключ вошел в скважину не сразу. Один замок, другой. Прежде чем открыть дверь, Лика зажмурилась. С закрытыми глазами поставила в прихожей чемоданы, шагнула внутрь, захлопнула за собой дверь, прислонилась к стене, глубоко вздохнула и только тогда открыла, наконец, глаза. Потом медленно спустилась вниз по стене и осела на пол. Слезы, сдерживаемые всю дорогу, потекли по щекам.

Три дня Лика никуда не выходила. В первый же вечер она нашла в себе силы спуститься вниз, в магазин, закупить кое-какие продукты и бутылку коньяка — именно этот напиток предпочитали родители. Вернувшись, осталась наедине со своей болью, горькими мыслями, слезами и терзаниями, а главное — воспоминаниями, о том своем прошлом, о котором последние шесть лет жизни старательно привыкала не думать.

Каждый день она; чего греха таить, прикладывалась к бутылке, в надежде, что этот «напиток богов» поможет ей преодолеть мучительную, никак не унимающуюся душевную боль. Конечно, Лика думала, что обойдется без алкоголя, но… Нет, коньяк ей здорово помогал. Начиная вспоминать, она сразу же заставляла себя выпить и вскоре впадала в прострацию, от которой тупели все чувства, а затем просто проваливалась — даже не в сон, а в какое-то странное полузабытье, полудрему. Открывала глаза — и все повторялось. Так продолжалось три долгих дня, которые в Ликином сознании запечатлелись как один — необычайно длинный и мрачный. Словно и не с ней это было вовсе.

Все это время она ничего не делала — только вспоминала, подвывала, выпивала и все больше чувствовала, что внутри нее растет злость и раздражение на самою себя. Воспоминания в основном касались детства. Даже в алкогольном дурмане, в котором Лика пребывала практически все время, она запрещала себе думать о том дне, когда все это случилось, точно так же, как и о том, что последовало за ним. Возможно, поэтому и злилась. Ведь ей, дурочке, казалось, что она приехала сюда, чтобы наконец победить этих кровожадных монстров, для чего ей надо заставить себя вспомнить тот день, перечеркнувший, нет, разрезавший ее жизнь надвое. Но вот, поди ж ты, этого как раз не получалось. Разум, даже одурманенный коньяком, не выпускал на волю те жуткие воспоминания — отказывал, предательски проваливаясь в омут отупения и дремоты. Но Лика знала — не заставит себя пережить все заново — так и останется лошадью со сломанной ногой, у которой только одно спасение — пуля, чтобы не мучилась. Знала, но ничего не могла с собой поделать…

Марина позвонила в первый же вечер Ликиного пребывания в родительской квартире. Лика говорила с ней сухо, мечтая лишь об одном — скорее положить трубку. Марина это почувствовала и после трех минут бесполезных уговоров на тему: «Может, ты все-таки вернешься?» — разъединилась. Конечно, Лика ее любила, но не сейчас. Сейчас ей никто не был нужен. Бывают ситуации в жизни, когда помочь не в силах даже горячо любимые дорогие люди. Ты должен преодолеть это только сам.

Через три дня Лика проснулась, глянула на пустую бутылку, встала с неразобранной постели, посмотрела в зеркало и поняла — все, хватит. В конце концов, она приехала сюда вовсе не для того, чтобы проваляться в обнимку с коньяком — всю оставшуюся жизнь. Если так — то действительно лучше сбежать обратно, к Марине.

Марина… Должно быть, волнуется очень. Надо ей позвонить. Лика набрала междугородний телефонный номер. Раздалось несколько длинных гудков, затем родной голос произнес:

— Да?

— Мариша, здравствуй, это я, Лика, — начала она, стыдясь своего недостойного поведения.

— Ну, наконец-то! — с облегчением выдохнула Марина.

— Ты как?

— Не пью, — тихо констатировала Лика, чувствуя, что заливается краской.

— А пила? — удивилась Марина.

— Да, — честно призналась она. Врать казалось бессмысленным. — Все это время только и делала, что пила и выла. Даже не плакала. Просто подвывала. Ты разочарована?

— Ничуть, — легко сказала Марина. — Хорошо, что бросила. По-моему, ты прекрасно знала, что легко тебе там не будет, особенно первое время.

— Да, знала, — подтвердила Лика.

Повисла пауза.

— Ну, — подала голос Марина, — чем теперь собираешься заниматься?

— Жить, — просто ответила Лика. — По крайней мере, стараться жить.

— Тогда — удачи. Это нелегко, — тепло и как-то совсем по-домашнему проговорила Марина. — Желаю тебе удачи. А в случае чего — знаешь…

— Конечно, — перебила ее Лика. — Поцелуй крошек и мужа. Я еще позвоню. Сегодня у меня много дел.

— Услышимся, — Марина немного помолчала и добавила: — Помни, мы все тебя очень любим.

— И я вас… Пока.

«Ну вот, — подумала Лика, положив трубку, — теперь пора и за дела приниматься». Она окинула придирчивым взглядом все еще имеющую нежилой вид комнату, глубоко вздохнула и пошла в ванную за ведром с тряпкой.

Вечером квартира сияла. Лика осталась довольна проделанной работой. За уборкой как-то даже дышалось легче и ни о чем не думалось. Полгода назад, когда впервые зашел разговор о том, что она хотела бы вернуться (хорошо — пусть даже только попробовать вернуться) домой, Марина сначала нахмурилась, потом почти согласилась: «Возможно. Только подумай, когда именно. Там ведь живут квартиранты, надо бы людей заранее предупредить, да и вещи кое-какие привезти».

Так и получилось. Хорошо, что жили здесь все это время родственники и оставили квартиру в надлежащем состоянии. А съехали они всего лишь месяц назад, в течение которого Эльдар, Маринин муж, привез кое-какие родительские вещи, так что теперь, закончив уборку, Лика словно оказалась в том самом времени, когда все это и случилось… Она помнила, что и как стояло и лежало при родителях, и постаралась, так сказать, воссоздать «антураж». Больно? Конечно, это было больно. «Но, — напомнила она себе, — я ведь и приехала сюда для того, чтобы справится с этим». Лика приняла душ, постелила свежее белье на родительской кровати и, свернувшись калачиком, закрыла глаза. Сон, конечно, не шел.

Она думала о том времени, когда маленькой девочкой испытывала радостное удовольствие, забираясь по утрам к родителям под одеяло. Они были такие красивые, такие большие, красивые и сильные люди. Оба высокие, статные, смуглые, с темными волосами и карими глазами. Только у папы глаза были более темными, вишневыми, а у мамы — светлого орехового оттенка. Они были под стать друг другу, потрясающе смотрелись вместе, неизменно вызывая восхищение не только внешним видом, но и отношениями. Что и говорить, чета Яценко служила примером для подражания. «Идеальная пара» называли их.