Детишки будут в восторге.

(В последнее время меня не сильно, но тревожит один вопрос: умирал когда-нибудь кто-нибудь от пошлости? Протяните же руку помощи, люди, а то ведь обидно почить от цинизма, даже не поняв — чего мне, собственно, не хватало…)

Итак, воздушный шар на пустыре, три не слишком выдающиеся, но горячо обожаемые публикой телезвездочки в корзине и десять тысяч резиновых телевизоров под днищем. Притянуто за уши? Согласен, до реализма далеко. Впрочем, не открою большой тайны, если скажу, что сегодня реалистичности днем с огнем не сыщешь.

И вот съемки начались: на нас надвигаются камеры — каждая на человеческом торсе, точно бесхвостый Анубис[2], и незрячий глаз объектива на огромной морде пожирает каждое наше движение.

Сейчас мы схватим мачете и яростно перерубим канаты — исключительно для операторов, заметьте. Настоящий якорный трос, который держит шар, будет отпущен только после надлежащей проверки и когда на борт заберется опытный пилот. Дело в том, что последний недостаточно телегеничен: усыпанное прыщами лицо, огромное пузо и пышная растительность в носу. Вот почему мы сначала понарошку запустим трех милых телегеничных звезд. Пара часов в монтажной — и все будет шик-блеск: натурально и невероятно волнующе.

Случайно перехватываю покровительственную улыбку Андрэи Джолли, предназначенную исключительно мне. Наезжают камеры, мы рубим бутафорские тросы — и вдруг сам собой разматывается якорный канат, этот душегуб. Не успеваем мы сообразить что к чему — как шар уже парит в тридцати футах от земли и продолжает удаляться. А стремительно увеличивающееся между нами пространство заполняют быстро стихающие крики о помощи.

— Тяни красный шнур! — вопит над моим ухом не созданный для телевидения опытный пилот воздушного шара. — Выпускай газ!

Однако к этому времени три не слишком выдающиеся, но обожаемые публикой телезвезды удалились на такое расстояние, что не в силах внять его отчаянным призывам. Очевидно, сегодня погодные условия не вполне благоприятствуют воздухоплаванию: скопления дождевых облаков да плюс восходящие потоки холодного воздуха. Шар подхватывает теплым течением, и в мгновение ока он, точно мячик для пинг-понга в фонтане, подскакивает на головокружительную высоту в десять тысяч футов. Температура там что-то около двух градусов по Цельсию, шар встречает противоположный воздушный поток, которого здесь вообще быть не должно, и воздушный корабль уплывает в направлении, четко противоположном заданному, — в сторону Восточной Англии. И вот наши незадачливые летуны уже парят над черными водами мятежного Северного моря…

Признаю, каскадерский эпизод прошел не так благополучно, как мог бы. Хотя вообще-то вся эта печальная история выеденного яйца не стоит — так нет же, такую шумиху подняли, будто в несчастной корзине от нас унесся сам Ноэл Эдмондз[3].

Вчера вечером в новостях намекнули, будто умник, замысливший весь этот номер с воздушным шаром, повинен в гибели трех всеобщих любимцев и национальных героев ранга Джилл Дандо. Одним словом, я не популярен в народе, и мне не улыбнется когда-нибудь снова получить работу. Даже в самой захудалой закусочной, где, перемазавшись по уши в свином сале, нужно жарить гамбургеры для хамоватых подростков-переростков. Впрочем, как известно, и худа без добра не бывает: «Орме, Одсток и Олифант» тоже не в меду купаются, а уж «шакальему» каналу почетный эскорт на тот свет и вовсе гарантирован — в лучшем случае им придется сменить название.

Итак, я встаю, исполненный достоинства, застегиваю пиджак и пожимаю пухлую, протравленную кокаином руку босса. Он дает пятнадцать минут на то, чтобы я освободил стол, и надеется, что больше обо мне никогда не услышит.

Из стола забирать нечего — прощай, любимая коробочка для скрепок. Зато я поднимаюсь на лифте на два этажа, дабы попрощаться с Клайвом. При виде меня все замирают, а в коридоре боязливо расступаются, будто опасаясь подхватить бациллу невезения. (Согласитесь, можно жить со СПИДом, даже с тропической лихорадкой какое-то время — вот только с НЕВЕЗЕНИЕМ нельзя…) По пути я одариваю встречных обворожительной, ничего не выражающей улыбкой а-ля Андрэя Джолли и молю бога, чтобы теперь, в столь ответственный момент, на меня опять не напала икота. И вдруг вижу Клайва у столика нашей новой секретарши. Амрита — настоящая красавица: прямой царственный профиль, золотые браслеты на запястьях, а умница какая — аж жуть берет. У нее превосходная дикция, и говорит она четкими грамотными предложениями, а то и целыми абзацами, словно зачитывая передовицу индийского выпуска «Таймс». Клайв очарован — глупец, да у него больше шансов покорить Андрэю Дворкин[4].

При виде меня собеседники несколько скованно оборачиваются — спасибо, хоть не шарахнулись, как от ходячей вирусной заразы.

— Земля слухами полнится, — говорит Клайв. — Получил пинком под зад, дружище?

Киваю.

— Вот сволочи, — гневно шепчет он, прикрывая рот ладонью, будто опасаясь чужих ушей. — Это был несчастный случай — любой подтвердит.

— Так-то оно так, да только вот погибли три обожаемых бездарности, — уточняю я. — Репутация у нас теперь — врагу не пожелаешь.

— Человеческие жертвы здесь ни при чем, — возражает Амрита. — Все дело в деньгах.

После короткой паузы Клайв спрашивает:

— И что теперь намереваешься предпринять?

Я пожимаю плечами.

— Для начала надерусь в стельку, потом привыкну телевизор с утра до вечера смотреть — кроме «Шакала», конечно. А после, может, работу подыщу. Или машину продам — и путешествовать.

Клайв глубокомысленно кивает:

— В любом случае будь на связи.

— А стоит ли? — говорю, а у самого ком в горле — так себя жалко. — Здесь все на меня как на прокаженного смотрят. Одсток — тот даже руку мне не пожал.

— Паскудники, — злобно шепчет Клайв и уже громче добавляет: — Чего еще от них ожидать.

Вот он, наш Клайв. Гордо глядит на окружающих с высоты своих пяти футов семи дюймов, наверное, желая доказать что-нибудь Амрите, не знаю. Однако я все равно тронут. Мой приятель расправляет плечи и громогласно изрекает:

— Среди нас еще остались те, кто не чурается друга всего лишь из-за того, что тот сгубил трех человек.

Да, наш достопочтенный[5]Клайв Спунер. Дай-ка я заключу тебя в объятия. Ну разумеется, фигурально — я же англичанин, в конце концов. И все-таки нельзя не отдать ему должного, нашему достопочтенному Клайву.