– Если бы был какой-нибудь другой способ выжить, получить то, что мы имеем, и не идти на сделку с лампиридами, ты бы рискнул?

Я готова услышать новую порцию аргументов, но Карел не любит дискуссии и вообще все, что усложняет отношения. Как и я, впрочем. Он вскидывает голову, подмигивает мне и дарит одну из своих самых прекрасных улыбок.

– Только если ты со мной, крошка.

Получается так театрально, что я смеюсь, откидываясь на подушки, потом все же встаю и топаю во вторую ванную. До выхода остается пятнадцать минут.

* * *

Можно подумать, что быть потомком богини хаоса – это какая-то очень интересная жизнь, полная приключений. Но, увы, нет, да и жить среди людей как почти человек не так уж весело. Говорят, в давние времена, до Контракта, все было иначе. Таких, как я и Карел, называли дискордами. Наши предки забавы ради затевали драки на рыночных площадях и званых обедах, могли легко поссорить лучших друзей или кровных братьев, устроить массовое побоище или даже развязать многолетнюю войну. Вергилий, описывая битву при Акциуме, написал о нашей богине: «В рваной одежде своей, ликуя, Распря блуждает» [1]. И хотя мы по большей части отлично одеты, а кто-то, как Карел, и вовсе повернут на шмотках, суть он уловил. Мы хаос. Но мы не приносим зло – мы только являемся его проводниками. Мы открываем тьме путь в сердца людей, и она легко проходит сквозь нас, потому что наше собственное сердце лишено света. Богиня Дискордия – одна из потомков тех сущностей, что вышли из первозданного хаоса до того, как мир обрел свою форму. Потом, через поколения, ее род продолжился в нас – нечеловеческих существах с человеческими лицами и абсолютно темными сердцами.

Нам не знакомы чувства. Я не люблю своего парня, и он меня тоже. Я не плакала, когда погиб мой отец, а мой единственный почти друг исчез из моей жизни, только пожалела, что он так и не вернул мне взятую накануне книгу. Я никого не жалею не потому, что равнодушна, – у меня просто нет души. Пожалуйста, не рассказывайте мне о детях в Африке и больных раком подростках – я могу дать вам денег, но только ради того, чтобы вы от меня отстали. Чужие страдания меня не трогают, а душевную боль я просто не понимаю как явление. Больно – это когда захлопываешь дверцу машины и не успеваешь убрать руку. Или когда утром, еще не проснувшись, берешь телефон и он падает тебе на лицо. Вот это боль. Все остальное – лишняя драма.

Так что нет, я не совершаю подвигов, но и зла не делаю. По сути, я вообще почти ничего не делаю. Большую часть времени я провожу так же, как миллионы людей в моем возрасте. Учусь в университете, хожу на тусовки и шопинг, убиваю время в соцсетях, бегаю по утрам. У меня есть жилье, парень, мама, с которой мы почти не разговариваем, и младшая сестра Хэйни, которая в этот момент, наверное, проводит какие-нибудь сложные опыты в лаборатории – она учится на биохимика. Если не знать моего прошлого и не видеть маленькую черную отметину на левом запястье, похожую на татуировку в форме сердца, то я совершенно сливаюсь с пестрой массой европейских студентов. Наверное, древние боги не так представляли себе своих наследников, но получилось что получилось. Боги не предусмотрели, что, живя среди людей, мы со временем окажемся заложниками слишком слабых генетических цепей и наше теперь уже человеческое тело просто не сможет долго удерживать нашу силу. Большинству дискордов не пережить двадцать первый год. Нас не так уж легко поймать или убить – мы выносливы, изобретательны, у нас хорошая реакция и крепкое здоровье, наше тело способно выдержать сильные удары, падения, большую потерю крови и высокие дозы яда. То, что убьет обычного человека, нас максимум отвлечет и замедлит. Но сверхсила держится в нашем теле недолго. При рождении почти неуязвимые, вскоре после двадцати мы можем внезапно умереть от сердечного приступа, кровоизлияния в мозг или какой-нибудь редкой болезни. Наш хаос поглощает нас самих, если мы не соглашаемся на Контракт.

Именно поэтому я не могу провести этот весенний римский вечер в постели вместе со своим парнем, «Нетфликсом» и пиццей, не могу пойти в ресторан или поехать на прогулку – на Ритуал нужно прибыть обязательно и вовремя. Доктор Герцен говорит, что иначе эликсир не подействует – он не хранится долго. Кроме этого, Герцен мало объясняет происходящее. Я не очень ей верю. Но предпочитаю не опаздывать.

* * *

Через час мы с Карелом входим в просторный зал. Высокие окна закрыты тяжелыми шторами из черного бархата с золотыми кистями, высоко под потолком сверкает хрустальными подвесками огромная люстра, но свет приглушен и по всему залу горят свечи в золотых канделябрах. Бархатные с позолотой стулья расставлены не рядами, а полукругом, который примыкает к дальней стене. В зале полно народу – мужчины в костюмах, женщины в вечерних платьях, подростки, наряженные так, как будто у них выпускной в школе. Все болтают, некоторые не виделись целый год. Тем временем я нюхаю воздух, как зверь в поисках добычи, надеясь уловить аромат кофе, но пахнет только свечным воском и цветами. На столе у дверей расставлены вазы с белыми лилиями, кувшины с лимонадом и водой и бокалы. Алкоголя нет – до конца Ритуала действует строгий сухой закон, еды тоже нет, только напитки. Терпеть не могу эту часть вечера, скорее бы она закончилась.

– Привет, Сэйнн. – К нам подходит высокая женщина в нежно-лиловом платье. – Карел, добрый вечер. Готовы? Как самочувствие?

На открытой изящной шее блестит нитка жемчуга, улыбка тоже жемчужная, открытая и радостная, в серых глазах – теплые искорки. У доктора Герцен, моего ментора, всегда такой вид, как будто жизнь легка и прекрасна. Не знаю, что заставляет ее в это верить после стольких лет знакомства со мной.

Мы здороваемся, и Карел отвечает за нас обоих:

– Спасибо, прекрасно. Правда, боюсь, Сэйнн может упасть в обморок – я не успел напоить ее кофе.

Как мило. Мне приятно, когда Карел играет в человека и заботится обо мне.

– О! – Герцен смеется. – Этого нельзя допустить! Кофе закончился и, наверное, будет только за ужином, но, думаю, вопрос решаемый. Тут есть кухня для сотрудников. Сэйнн, пойдем прогуляемся? – предлагает она мне, достает из серебристого клатча смартфон, смотрит на время. – У нас есть полчаса.

Это вроде бы естественное и ни к чему не обязывающее предложение сбивает меня с толку. Чего она хочет на самом деле? Я силюсь прочитать ее эмоции, но это трудно, потому что сама я ими не обладаю, – спасает только логика. Повод уйти из зала явно надуманный – она могла бы попросить принести кофе, но ей нужно остаться со мной наедине. И на смартфон она посмотрела не один, а целых три раза, как будто каждый раз забывала, сколько времени. Что-то вывело ее из равновесия, а этого, насколько мне известно, никогда не происходит.

Карел остается болтать с двумя парнями, которым на вид лет по тринадцать, – наверное, они здесь в первый раз. Мы с Герцен покидаем зал и сворачиваем в темный боковой коридор. Точнее, он темный для нее, поэтому я замедляю шаг. Сама я вижу отлично – тьма, что таится в моем сердце, куда чернее.