А если Гитлер решит Киев не трогать, а бросить все силыпрямиком на Москву? От Ельни до столицы каких-то триста километров...

Более того: немецкие бомбардировщики уже появляются надстолицей еженощно, по ночам Ставка вынуждена работать в укрытии. Умунепостижимо: враг бомбит Москву! И двадцать первого июля, в ночь первогоналета, именно в ту ночь Сталин понял и осознал, до донышка души осознал, чтоможет и проиграть. Что империя, которую он, вопреки слюнявому тявканьюбуржуазных мосек, уверенно держал и растил без малого двадцать лет, может неустоять перед натиском бронированных полчищ. В чем-то он ошибся. Что-тонедоглядел. И не у кого попросить совета, не к кому обратиться за помощью...

«Пауки в банке», – подумал Сталин с бессильной яростьюи вернулся к столу, тяжело опустился на стул напротив молчащих Берии и генералаШапошникова. Открыл коробку «Герцеговины Флор», достал папиросу.

Трусливые пауки в банке! Не-ет, правильно он собираетсявыпереть этого тупого дуболома Жукова с должности начальника Генштаба и пинкомотправить куда подальше. Командовать, например, Резервным фронтом – там пустьинтригует, пусть там дрова ломает. Остальных тоже, кстати, разогнать бы кчертовой матери, но... но с кем тогда работать? С Павловым? С Пуркаевым? АМолотов насквозь гражданский, а Ворошилов и Буденный – люди умные и надежные,герои... однако – герои ранешние, а война-то теперь другая. Совсем другая.Остается верный Лаврентий, преданный и честный, почти друг – но ведь и он некадровый военный.

Не с кем работать!

И ведь наверняка каждый, ну почти каждый из членов Ставки,только что покинувших кабинет, сейчас не о родине думает, не о том, какостановить фашиста, – наверняка каждый сейчас лихорадочно размышляет: «Ачем недовольство Хозяина грозит лично мне? И какую выгоду лично я могу извлечь изего настроения? И почему он нас всех отпустил, а Шапошникова оставил? Да еще иэтого черта в пенсне: „Лаврентий, ты тоже задержись“... И чего ждут в приемнойдвое в форме?.. Что задумал ты, сволочь усатая? И как это может обернутьсяпротив меня?..»

Почему сегодня, 2 июля, после совещания он попросил остатьсяименно Шапошникова и именно Берию, Сталин и сам не сумел бы объяснить, ноникого другого он не мог посвятить в суть предложенной ему два дня назадсекретнейшей акции. Да и, признаться, не хотел посвящать.

А вот что конкретно задумал он, сволочь усатая...

Папироса сломалась между пальцами, табак посыпался на стол.Сталин швырнул смятый бумажный цилиндрик в пепельницу, стряхнул тыльнойстороной ладони крошки на пол и в сердцах пробормотал под нос: «Шэни дада...»

И тут же вновь стал спокойным и собранным. Снова сталХозяином.

– Зачем я попросил вас остаться, – сказал Сталин,нарушив затянувшееся молчание. – Хочу обсудить одно заманчивоепредложение… – он вдруг повернулся к Шапошникову, вперил в него взгляд тигриныхглаз: – Как думаете, Борис Михайлович, Москву врагу отдадим?

– Сейчас – нет, – без малейшей заминки ответилШапошников, хотя на сегодняшнем совещании вопрос об обороне столицы не возникали, стало быть, он к вопросу не готовился. – Да Гитлер сейчас на Москву ине полезет. Гудериан измотан боями. Его зажимают с двух сторон наши Центральныйфронт и великорусская группировка... Разрешите, я на карте... –приподнимаясь, сказал генерал.

– Не надо, – перебил его Сталин, – тут долго накарте и показывали, и рассказывали, – он небрежно махнул в сторону картыВосточной Европы черенком трубки, точно стволом пистолета. – Давайте так,словами.

Шапошников смущенно сел, кашлянул в кулак.

– Так вот... Полагаю, противник постарается пройти сквозьЦентральный фронт, выйти на Чернигов и Конотоп, обогнуть Киевскую группу свосточного берега Днепра и ударить в тыл фронта Юго-Западного... – Труднобыло генералу без карты – каждому своему слову он помогал руками. – А вотпотом, к осени, но еще до распутицы, обойдя брянские леса, Гитлер по Москвеможет ударить... Может. Но не сейчас. Поэтому я бы предложил следующее...

– После предложите, – снова перебил его Сталин. –Я не для того попросил вас задержаться... Лаврентий, что ты молчишь?

Берия наклонил высокий лоб, улыбнулся примирительно:

– А что я должен сказать, Иосиф Виссарионович? Вы наспопросили задержаться не для того, чтобы обсуждать положение на фронтах. Вот яи молчу – гадая: а для чего?

И подумал тоскливо, глядя на друга и соратника: «А ведь Кобавымотан, до предела вымотан. Мечется, не зная, что предпринять, к комуприслушаться...»

Совсем не так, как на парадных портретах, выглядел сейчасСталин. Рябинки на лице словно стали глубже, заметнее, кончики усов растрепанноповисли, около уха серебрился сединой плохо выбритый кусочек кожи, даже ростомон вроде бы стал меньше... Вот только взгляд пока оставался прежним –пронзительный, острый, гипнотизирующий... Взгляд истинного Императора.

– Верно, Лаврентий, – кивнул Сталин. – Я хочуобсудить с вами другое дело. Думаю, на данный момент более важное, чем фронт. Иобсуждение это должно остаться между нами. Что бы мы ни решили – ни слова застенами этого кабинета.

Он вновь открыл коробку с папиросами, достал следующую. Исказал веско и неторопливо, как будто тост произносил в узком кругу друзей:

– Я хочу обсудить возможность акции возмездия врагу. Причемвозмездия прямо сейчас. Не дожидаясь того момента, когда мы соберем все наширазрозненные силы в кулак и прогоним врага.

Шапошников и Берия, сохраняя на лицах каменное выражение, мелькомпереглянулись. Возмездие? Сейчас, когда враг у самых ворот?!

Уловив замешательство, Сталин неожиданно сменил тон, сказалжестко, чеканя каждую фразу, будто гвозди заколачивал:

– Сомневаетесь. Это понятно. Я не совсем точно выразился.Речь не идет о массированном и неожиданном контрнаступлении, или о секретноморужии, или о... ну, скажем, о ликвидации Адольфа. Нет. Все проще. Эта акциядолжна продемонстрировать наше явное и очевидное преимущество над фашистом.Продемонстрировать, что советский дух наш не сломлен и мы готовы не только кобороне, но и к возмездию. Именно возмездию. Поэтому я хочу обсудить такуювозможность с вами... И еще с двумя товарищами, которые, собственно, этуоперацию и предложили. А все вопросы и сомнения оставим на потом.

И Председатель Госкомитета обороны с силой ткнул кнопкувызова. Дверь тут же открылась, на пороге появился Поскребышев. Сталин молчакивнул, Поскребышев повернулся к кому-то в приемной, сделал приглашающий жеструкой, и в кабинет прошли те, кто терпеливо ждал в приемной. Оба в форме.

Берия тут же узнал обоих, хотя лично был знаком только содним, с наркомом ВМФ, и недоуменно нахмурился. И что же, вот эти вотвоенно-морские люди спланировали операцию возмездия, которая – видноневооруженным глазом – целиком и полностью занимает мысли Вождя?..