Опять дурацкие вопросы. А то, можно подумать, костоправ не вкурсе.

– Так точно. Он самый.

– Сын Романа, выходит, – раздумчиво протянул Шаталов,барабаня пальцами по медкарте.

Не, верняк, заработался доктор. Спит, видать, мало и всебольше урывками. Но он, Спартак, он-то тут при чем?

– А отчество своего отца знаешь?

– Это-то зачем?

– Затем, что ты – больной, я – врач. Военный врач, прошузаметить. А ты всего лишь рядовой Красной Армии, временно поступивший в моераспоряжение, и обязан выполнять все мои приказания. Причем без обсуждения.

Шаталов поднял взгляд, посмотрел на Спартака поверх очков вкруглой металлической оправе.

– Отца звали Роман Аркадьевич Котляревский, – как можноспокойнее проговорил Спартак.

– А маму как зовут?

Котляревский наклонился вперед, сказал почти ласково, будтоон был врачом, а Шаталов – беспокойным пациентом:

– Слушайте, меня же в руку ранило, а не в голову. В картевсе написано...

– Ну да, читал, – Шаталов, напротив, откинулся наспинку стула, скрестил руки на груди. – Еще у тебя обморожение пальцев ноги бронхит. А вот про то, как зовут твою маму, в карточке ни слова.

– Вот именно. Там только то, что должно васинтересовать, – Спартак встал. – Разрешите идти?

Ему самому непонятно было, с чего он вдруг взъелся набеззлобного, в общем-то, айболита, но раздражение накатило нешуточное. Либо выписывай,либо перестань кота за хвост тянуть!

– Марианна Феликсовна, кажется? – спросилвоенврач. – Хотя с отчеством мог и напутать...

Спартак замер.

– Допустим.

– У нее еще родинка здесь вот, – Шаталов коснулсяпальцем левой щеки. – Садись, прыгун. Тебе как-никак покой прописан.

Он достал из стаканчика карандаш, нерешительно постучалкончиком по зубам.

– Тут вот какая петрушка, боец Котляревский. По всемуполучается, я был знаком с твоим отцом. Все сходится. Имена, даты... Впятнадцатом году мы вместе с Романом Котляревским ушли добровольцами на фронт,на империалистическую. Познакомились в эшелоне по дороге на фронт. Вместеслужили, он по связи, я по медицинской части. Когда нас прижали, его отряд попалв плен к германцу. Это было... дай бог памяти... в апреле шестнадцатого.Аккурат в те дни, – он постучал согнутым пальцем по обложке медкарты с ФИОи датой рождения, – когда ты появился на свет. Больше я с твоим отцом невстречался... И не слышал о нем ничего.

Последнюю фразу доктор как-то странно отделил от остальныхфраз, словно споткнулся перед ее началом, думая, ступать или не ступать дальше,говорить или не говорить, но все же сказал. Спартак насторожился. Разговорнравился ему все меньше и меньше. А доктор между тем смотрел на неговыжидательно. Ничего не сказать в ответ было бы невежливо.

– Я никогда не видел своего отца, – сказал Спартакосторожно. – Из германского плена он так и не вернулся. После того как сфронта перестали приходить отцовские письма, мать принялась выяснять, чтослучилось. Ей сперва отвечали, что пропал без вести, потом сказали, что отец вплену, потом настал семнадцатый, и в той круговерти точно узнать что-либо очеловеке стало невозможно. Вот, собственно, и все, что мне известно.Получается, не больше, чем вам...

– Получается, – задумчиво повторил доктор.

А что мог Спартак рассказать доктору, если бы решил бытьпредельно откровенным? Разве что поделиться то ли сном, то ли воспоминанием издалекого детства. О том, как он однажды проснулся в своей кроватке и увиделсклонившегося над ним большого усатого дядю. Дядя со страшным грохотом уронилревольвер, потом нагнулся, поднял его с пола и дал потрогать маленькомуСпартаку. Потом рядом с дядей появилась мама, отругала его, отняла револьвер уребенка, и они оба отошли от кроватки... Почему-то Спартак всегда был уверен,что этот усатый дядя – его отец и что все происходило наяву. А мать и сестрауверяли, что это был сон, что иначе быть не могло – отец ушел на фронт, когдаСпартак еще не родился, и с фронта не вернулся...

Военврач Шаталов отстучал карандашом по столу какой-тоодному ему известный ритм.

– А почему вас так назвали – Спартак? – вдруг спросилШаталов.

Котляревский пожал плечами, не зная, отвечать или нет.

– У меня еще сестра есть, – наконец сказал он. –Влада, на два года старше. А родители ждали мальчика, и имя ему придумали:Спартак. Потому что отец, если вы не знаете, историком был, причем в то времявесьма либеральных взглядов. Вот и настоял на этом имени... Но родиласьдевочка, а когда папа на фронт уходил, он не знал, что мама сновабеременна – иначе бы остался... я так полагаю... Вот. А мама второгоребенка и назвала Спартаком. Меня.

– Да, круговерть нас всех тогда закрутила,разбросала... – непонятно сказал доктор, думая явно о чем-тодругом. – Выходит, Роман так и пропал в плену. А как устроиласьМарианна... Феликсовна? Я-то знаю ее исключительно по фотографии и по рассказамРомана.

Спартак опять пожал плечами, ответил нехотя:

– Мама работает корректором, в «Смене». Вот уже почтипятнадцать лет. Живем на Васильевском, в доме на углу Большого и Девятой линии.

«У меня еще сестра есть», – мог бы напомнить он. Но нестал. Видно было, что эскулапу это напрочь неинтересно.

– Ты знаешь... Кхм, – доктор кашлянул в кулак. –Ты знаешь, однажды, году эдак в двадцать седьмом, повстречал я одного нашего ствоим отцом однополчанина. Дело было в Москве на совещании военмедиков –меня туда от нашего госпиталя командировали. Так вот, он тогда попал в пленвместе с твоим отцом и сидел в одном лагере. И, по его словам, когда ихосвободили после Брестского мира, твой отец был жив и здоров. И, опять же поего словам, твой отец садился в эшелон, отправлявшийся в Россию... Правда,дальше этот человек потерял Романа из виду и не знает, добрался он до родиныили нет. Дорога вышла долгая, трудная. То по нескольку дней стоят на какой-тостанции, то дрова заканчиваются, то часть вагонов перецепят к другому составу.Многие сходили по дороге, потому как жрать нечего было, надо было хотя бы напропитание заработать... В общем, вот так. Вот что он мне рассказал. Не знаю,насколько это тебе интересно, но все же касается твоего отца... Мало липригодится...

(Вдруг именно сейчас Спартак вспомнил один престранныйразговор с сестрой. «А что бы ты сказал, – спросила его как-тоВлада, – если бы узнал, что твой отец не погиб на германской, а спервавоевал за белых против красных, потом стал белоэмигрантом и нелегальнопереходил границу, чтобы помогать белому подполью, и погиб уже здесь отчекистской пули?» – «Дура, чего несешь?» – ответил ей тогда Спартак, покрутивпальцем у виска. «Сам ты дурак, – вздохнула она. – Будем ждать, когдапоумнеешь. А сейчас иди играй в свой футбол».)