Я дёрнулся в сторону и с размаху ударился головой о полку — Елена Васильевна повела глазами в мою сторону. Она тихо и внятно произнесла:

— Скажи этой сволочи, пусть сейчас же идёт сюда.

— Как вы, Елена Васи…?

Не поднимаясь с пола, она вяло повела рукой на распахнутую дверцу морозилки. Я послушно заглянул.

Из морозилки на меня таращилась жуткая оскаленная харя. Острые клыки далеко высовывались из разинутой пасти, подёрнутые кровавой плёнкой глаза вылезали из орбит, венчик реденьких седых волос предсмертным нимбом окружал голову. Маленькая чёрная ручка с крошечными, детскими ноготками тянулась и тянулась к моему горлу…

Я мгновенно захлопнул дверцу морозилки и машинально подпёр её спиной. Потом отлип от холодильника, бросился к раковине. Меня вырвало. Пока я бессмысленно разглядывал кафель, пытаясь отдышаться, за моей спиной раздался голос:

— Мам, ты как?

Обернувшись, я увидел, как Елена Васильевна, медленно поднявшись, пытается нашарить на столе скалку…

Через минуту мы стояли на лестничной клетке. Держа под мышкой свёрток из толстого полиэтилена и поддёргивая ослабшие на животе тренировочные, Повсюша бодро размышлял:

— Нет, мать у меня ничего, старуха крепкая. Другая на её месте бы враз перекинулась. А она раз саданула меня по хребту — и сразу легче.

Подумав, он горестно вздохнул:

— Плохо, что мы при отступлении все запасы горючего врагу оставили. А ведь завещал нам товарищ Сталин — ничего, кроме выжженной земли. Может, вернёшься? Она тебя не тронет.

— Ты, скотина …

Повсюша понятливо кивнул:

— Придётся доставать. Мне, например, требуется. Тебе тоже стоит освежиться. Вон, до сих пор как простокваша. В смысле, белый. Ничего, я место знаю.

На улице темнело. Повсюша бодро хлопал по асфальту истёртыми домашними тапочками.

— Тут ведь как дело было. Когда Костька мне рацион его обезьяний описывал, я, видно, маленько отключился. А потом уже поздно было спрашивать, не у кого. Я стал помаленьку всего ему давать. Типа диету подбирал. Капусту, яблоки, колбасу. Рыбу мороженую. Я думаю, он, в смысле, Чарли, на этой рыбе здоровье и потерял. Кашлять начал, а я, вместо чтоб его лечить, сам выпивать стал, оттого что переживал сильно. Ну, что не доглядел за обезьяной. Когда в себя пришёл — всё, уже поздно было. Сдох он.

— Зачем же ты его в морозилку-то сунул?

— А куда его, к овощам?

— Да выкинул бы, и всё.

— Ага, «выкинул»! Костян вернётся, спросит, где животное. А я ему что, про мороженую рыбу втирать буду? Так он и поверит. Решит, что загнал я этого Чарли за бешеные деньги. А так бы я ему тело предъявил, всё, как положено. Никаких претензий. А теперь придётся закопать. О, пришли. Сюда.

Повсюша потянул меня за рукав в тёмный проём между домами. Оскальзываясь на какой-то дряни, мы долго шли в полной темноте.

— Ты именно здесь хочешь его зарыть?

Я не договорил. Повсюша свернул и резко остановился, так что я сходу ткнулся в его спину.

— Пришли.

Перед нами в свете тусклой лампочки под жестяным навесом для приёма товаров сидели три грузчика в синих халатах. На дощатом столике перед ними прозрачно светилась бутылка водки, лежали сало, колбаса, зелёный лук. Я почему-то стал машинально искать глазами хлеб.

Повсюша чинно поклонился:

— Мужики, бухлом не разживёмся?

Самый старый, тощий и интеллигентный из грузчиков выплюнул окурок:

— После одиннадцати — не допускается.

Повсюша долил в голос цыганской слезы:

— Нам друга помянуть.

Грузчики уважительно склонили головы. Тощий нагнулся и поставил на стол вторую бутылку.

— Садитесь.

Налили. Выпили. Закусили чужой снедью. Грузчики сочувственно поделились размышлениями.

— Все под Богом ходим.

— Друзей терять — нет хуже.

— Это всё равно, как руку тебе отрежут.

Ещё выпили. Тощий скорбно посмотрел на меня:

— Где похоронили-то?

— Простите, кого?

— Друга вашего.

Я не успел ответить, как Повсюша с размаху хлопнул свёртком об стол.

— Пока не успели. Идём вот закапывать. Боимся только, закрыто уже.

Окоченелый труп обезьяны, наполовину вывалившийся из полиэтилена, улёгся аккурат между колбасой и салом. Грузчики несколько мгновений усваивали жутковатый натюрморт. Потом медленно подняли взгляды на нас.

Поспешная ретирада быстро отняла у Повсюши последние силы. Бежали мы всего минут пять, но он уже начал отставать.

— Стой… Я больше… Слышь?

Я остановился. Повсюша сипло, с натугой втягивал и выгонял из груди воздух. В одной руке он держал дохлую обезьяну, та начала оттаивать, капли падали с мокрого хвоста, оставляя на асфальте крупные пятна. В другой руке мой беспокойный друг крепко зажал умыкнутую при бегстве бутылку водки.

— Жалко… початую прихватил… торопились очень. Там ещё полная осталась.

Отдышавшись, Повсюша хлебнул из бутылки, протянул трофей мне.

— Хлебни.

— Спасибо, мне хватит. Слушай, давай уже как-то кончать с этим.

— Пошли, я знаю место.

Повсюша мотнул головой и зашлёпал по тротуару. Я обречённо заторопился за ним, пытаясь на ходу отвлечь его от замысла, сути которого я ещё не знал, но который меня всё больше тревожил.

— Повсюш, я знаю чудесное место на откосе. Рядом поезда ходят, жизнь кипит. Ему не будет скучно. Как тебе откос? Можно, конечно, на пустыре, но на пустыре как-то не так. Собаки ходят, откопают ещё.

Повсюша на ходу ещё хлебнул водки и мотнул головой:

— Нет, всё надо делать по-человечески. Пришли.

Мы стояли у высокого бетонного забора. Повсюша дал мне глотнуть водки, вылил себе в рот остатки и двумя взмахами отправил через ограду пустую тару и Чарли. Чарли приземлился беззвучно, бутылка чиркнула о бурьян, но, судя по звуку, не разбилась.

— Помоги.

Мы с трудом перебрались через ограду. Повсюша, приглушённо матерясь, искал в траве Чарли. Я сделал в кромешной темноте шаг, другой. Споткнувшись, едва не полетел, но удержался, ухватившись за чью-то холодную ногу в сандалете. Я поднял голову и похолодел — в лунном свете на меня скорбно глядел мраморный ангел. Ангел неожиданно подмигнул. Хотя, возможно, это только показалось.

— Повсюш, ты рехнулся? Это же кладбище. Тут людей хоронят.

Повсюша цинично отозвался из темноты:

— Чарли был лучше большинства идиотов, которых я знаю.

— Надо думать, учитывая твои компании.

Невидимый Повсюша неожиданно съязвил:

— Ага. Того же тебя взять — сидел бы работал, так нет, нажрался у грузчиков и таскаешься по кладбищам с дохлой обезьяной.

Я назвал своего друга свиньёй, и мы двинулись по аллее, оглядываясь по сторонам. Повсюша бурчал.

— Зря мы от ограды ушли. Там свободное место было. Не подселять же его в чужую могилу. С другой стороны, так легче запомнить, если памятник есть. Костян приедет, приведу его — мол, так и так, здесь вот Чарли твой. А не