в магазин, до смерти напугав своих престарелых подружек по соседнему двору, которые похоронили её где-то на стыке прошлого и нынешнего тысячелетий.

Жизнь налаживалась. Бабка бодро мотылялась по магазинам, часами болтала у подъезда с другими старушками. Андрей поправился и порозовел. Он получил повышение и теперь уделял Полине Сергеевне значительно меньше времени.

Развязка наступила неожиданно. Возвращаясь как-то с работы, Андрей решил занести своей подопечной продуктов. Дверь бабкиной квартиры оказалась запертой изнутри, и открыть её не было никакой возможности. До приезда бригады МЧС Андрей и жена метались у двери — к старухе они привыкли и теперь предстоящие похороны воспринимали болезненно.

Дверь вскрыли. Андрей мягко отстранил жену:

— Подожди здесь. Мало ли что там.

Сотрудник МЧС толкнул дверь, они с Андреем шагнули в квартиру и оказались в плотном белом дыму. На кухне, на плите в огромной кастрюле догорала каша.

Распахнув дверь на балкон, Андрей ринулся в комнату, на ходу готовя себя к зрелищу скоропостижно скончавшейся старушки.

Бабка сидела в кресле, увлечённо глядя телевизор, изредка морщась от дыма. Подняв ясный взгляд на влетевшего Андрея, она отсутствующе помолчала, потом спросила:

— Тебе что надо, милок?

Андрей стоял, открыв рот. Орал телевизор. Мимо плыли клочья дыма. Бабка таращила на него глаза.

— Ты кто? А что за офицеры с тобой?

За спиной деликатно кашлянул боец МЧС:

— Командир, за дверь кто платить будет? Четыре тысячи. По счёту.

Через полчаса Андрей стоял у подъезда, слушая участкового врача и чувствуя, как у него поднимается давление. Он не знал, как это бывает, когда поднимается давление, у него, собственно, никогда не было давления, но сейчас он отчего-то не сомневался, что оно у него поднимается. Ломило затылок, давила тоска, хотелось умереть.

Врачиха сочувственно взяла его за руку.

— Мне казалось, вы знали, что у неё ещё и склероз.

Андрей потерянно мотнул головой:

— Нет. Не знал.

— Она давние события помнит хорошо, а что было недавно, может совсем не держать в памяти.

Врачиха помолчала.

— У вас же с ней договор пожизненной ренты? Наверное, будут проблемы.

Андрей в прострации согласился.

— Будут. Наверное.

На самом деле проблем не было. Судья по иску старухи в течение пяти минут признал договор пожизненной ренты ничтожным, ибо страдавшая склерозом старуха была недееспособной.

На выходе из суда Полина Сергеевна остановила Андрея:

— Володя…

— Андрей.

— Прости, Андрюш. Но, видать, у меня что-то было с головой, когда я договор подписывала. Я не то, что ты воспользовался там, упаси Господь. Просто чего бы вдруг я стала договоры всякие подписывать? Я же здоровая вон какая. Сама себя, слава Богу, пока могу обихаживать. Зачем мне эти договоры?

Андрей сдавленно согласился.

— В общем, верно. Зачем?

Сейчас Полина Сергеевна стояла перед сидящим на скамейке Андреем и смотрела на него ясными глазами.

— Володенька, вам молочка купить?

— Полина Сергеевна, я не Володя, я …

Андрей осёкся. Какая разница? Он вздохнул.

— Купите.

— Три с половиной процента?

— Три с половиной.

— Вот видишь, я всё помню. Три с половиной. Я мигом.

Старушка бодро затопала к магазину.

ПРОЩАЙ, ОДЕССА …

Продюсер допивал кофе и торопливо бубнил:

— Там надо в четвёртой серии что-то доделать. Не то чтобы много, но надо.

— Что доделать? Кто сказал?

— Олег сказал.

Олег бы режиссёром. Если режиссёр сказал, что надо что-то доделать, значит доделывать надо, кто бы спорил. Но что же он вчера-то молчал? Я бы за ночь всё сделал. И полетел бы сегодня домой…

— А он как раз ночью и понял. Полежал, подумал и понял. Только что вот нам сказал.

Продюсеры смотрели на меня ясными глазами, в которых не читалось ни капли сочувствия. Я попытался ныть.

— Мужики, но я уже и вещи собрал. У нас же с вами самолёт через три часа. Вот, посмотрите на часы, пора машины вызывать…

— Ничего, быстренько доделаешь и завтра поедешь в Москву.

Вот это было уже и вовсе несерьёзно. От нытья я решил перейти к острожным крикам.

— Куда я поеду? На чём, на метле? Лето же! Билеты с весны раскуплены!

Продюсеры одновременно положили руки мне на плечи. Я попытался их стряхнуть, незачем было подыгрывать в этом неискреннем изображении задушевности. Они держали цепко, руки не стряхивались.

— Тебя завтра Витя посадит на поезд.

— Какой Витя, водитель?!

Что они несут? Я не младенец, чтобы мне такое втюхивать. Водитель Витя был студентом-медиком, он подрабатывал на своей старенькой иномарке в нашей съёмочной группе. Курчаво-лохматый, с большими печальными карими глазами, он был нетороплив в движениях и словах. Говоря проще, засыпал на ходу.

— Витя?! Он, пожалуй, отправит! Он…

— Отправит. Дописывай сценарий и приезжай.

Они одновременно хлопнули меня по плечам и свалили в аэропорт. А вместе с ними уплыл и мой билет на сегодняшний рейс до Москвы.

Эта экспедиция в Одессу была вынужденной — авторов не слишком часто вывозят на место съёмок, тем более к морю. В данном случае прямо по ходу съёмок менялись объекты, нужно было дорабатывать сценарий. Я прилетел, заселился в гостиницу, где жила группа, и днями и ночами сидел в номере и работал как проклятый, жалея только о том, что за эту неделю так и не увижу легендарную, воспетую великими Одессу. Не услышу, как разговаривают одесситы, не увижу Привоза. Вообще ничего не увижу. Я не надышусь Одессой!

Нет, конечно, за эти дни я исхитрился однажды выкроить время, быстро смотался к Дюку, посмотрел на знаменитую лестницу сверху, снизу и потом снова сверху, удостоверился, что Дерибасовская действительно существует… И всё. На большее времени не хватило. И даже эти лишние сутки ничего не изменят, потому что… Господи! Надо ведь жене позвонить!

— Алло, привет. Слушай…

— Ты откуда? Из аэропорта?

— Нет, я ещё прилетел. И даже не улетал.

Мои путаные объяснения про режиссёра, который думает ночами, вместо того чтобы спать, должного эффекта не произвели. Мне попросту не поверили. Конечно, куда торопиться — тут же юг, море, фрукты, наконец, женщины! Кстати, о фруктах и море. Бедняга режиссёр потом свалился с гепатитом, всего-навсего выпив сока со льдом. Лёд, как понимаете, был произведён из обычной водопроводной воды, которая в Одессе во все времена была скверной.

Итак, пообещав, что завтра непременно выезжаю, во что я совершенно не верил, я затем час выслушивал пожелания режиссёра, потом день и половину ночи сидел за ноутбуком, а наутро, как кошка на мусоре, уже в тоске сидел у крыльца с дорожной сумкой.

Витя подъехал с пятнадцатиминутным опозданием, не извинился, позволил мне самому открыть багажник и