Дома атмосфера всегда была гнетущей. Мать часами сидела и мрачно молчала, почти не обращая внимания на присутствие детей и мужа. Она всегда была такой, поэтому Адель уже смирилась с этим; она научилась распознавать признаки опасности, которые предшествовали взрывам дикой ярости, и как можно быстрее уходила, забирая с собой Памелу. Ярость матери могла быть ужасной, она обычно швырялась всем, что попадало под руку, выкрикивала ругательства и часто поколачивала Адель.

Адель пыталась убедить себя, что мать всегда обрушивала свой гнев именно на нее, а не на Памелу, потому что она была старшей. Но в глубине души она знала, что это было потому, что мать по какой-то причине ненавидела ее.

Памела тоже ощущала это и всегда пыталась сгладить ситуацию. Если она получала от матери какие-то деньги, то обязательно делилась с Адель. Когда ей подарили новое красивое пальто на Рождество, она была смущена, потому что Адель не подарили пальто. Там, где могла, она делала все, чтобы поправить положение. Благодаря солнечной улыбке Памелы, ее щедрости и чувству юмора жизнь Адель была более терпимой.

И теперь, стоя и беспомощно плача, Адель хотела, чтобы кто-нибудь из взрослых обнял ее и успокоил, сказав, что Памела просто потеряла сознание, а не умерла, и при этом осознавала, что если с ее сестрой действительно все было кончено, то она и сама могла умереть.

Крепкий молодой полицейский взял Адель за руку, когда Памелу поднимали в машину «скорой помощи». Ребенка положили на носилки и полностью накрыли одеялом — негласное подтверждение того, что она действительно мертва.

— Мне очень жаль, — мягко сказал полицейский и наклонился к ней так, что его лицо очутилось вровень с ее лицом. — Я капитан Митчелл, — продолжал он. — Мы с сержантом сейчас отвезем тебя домой, нам нужно сообщить твоим маме и папе о несчастном случае, и ты должна нам точно рассказать, что произошло.

И только теперь Адель испугалась за себя. С той минуты, когда она услышала скрежет тормозов машин, ее мысли были полностью сконцентрированы на Памеле. Все ее мысли и эмоции были направлены на одно: маленькое тело сестры на земле и то, чем они были друг для друга. Но при упоминании о родителях Адель вдруг пришла в ужас.

— Я н-н-н-е могу идти домой! — выпалила она, в страхе схватившись за руку полицейского. — Они скажут, что это я виновата.

— Разумеется, они такого не скажут, — недоверчиво сказал капитан Митчелл. — Такой несчастный случай мог произойти с каждым, ты ведь сама еще ребенок.

— Если бы я чуть быстрее бежала, — всхлипывала она. Его большое, доброе лицо, на котором было написано сочувствие, было лишь напоминанием того, как мало беспокоились о ней родители. — Я бежала не останавливаясь, но она была уже у дороги, когда я добралась сюда.

— Мама с папой поймут, — сказал он и потрепал ее по плечу.

Тут «скорая помощь» отъехала, и толпа начала расходиться. Только водитель такси остался разговаривать с двумя полицейскими. Все снова вернулось в прежнее русло, и машины ехали по тому месту, где лишь несколько минут назад лежала Памела, зеваки расходились по пабам, садились в автобус, покупали вечерние газеты. Для них это был всего лишь несчастный случай, пусть печальный, но они забудут о нем еще до того, как доберутся до дома.

Даже когда Адель была совсем маленькой, она понимала, что Юстон — район огромных контрастов. Вокзалы, эти огромные и величественные здания, высились над соседними домами как соборы, и в них работали сотни людей. Люди, достаточно богатые, чтобы путешествовать, использовали труд бедных, делавших их поездки комфортабельными и приятными.

Железнодорожные рабочие жили на жалких, грязных улицах вокруг вокзала. Носильщик знал время прибытия каждого поезда, каждую остановку и станцию от Лондона до Эдинборо и каждый день напрягал спину и руки, нося тяжелый багаж. Но при этом он никогда не был ни в одном из этих мест, названия которых так легко слетали с его языка. Если ему удавалось повезти жену и детей на день к морю, он считал себя счастливым человеком. И точно так же у горничной, менявшей постели в дорогих гостиницах, где останавливались путешественники, зачастую не было собственных простыней на постели, не говоря уж о туалете в доме или о настоящей ванной.

Адель часто наблюдала здесь, как богатые сталкиваются с бедными. Элегантная леди в лисьей шубе, покупавшая цветы у оборванного одноногого старого солдата. Джентльмен в блестящей машине, нетерпеливо сигналивший карлику, продававшему газеты, чтобы тот принес ему одну. Адель знала, что карлик живет в туннеле под вокзалом. Она видела, как старый солдат машет шляпой и улыбается своим покупателям, несмотря на то что он до костей промерз от холода и ковылял на костылях. Когда бизнесмены покидали свои бюро и возвращались домой в зеленый пригород, на улицу выходили бедные и убирали за ними.

И все же Адель всегда клялась Памеле, что их ждет что-то лучшее. Она придумывала истории о том, как они обе будут жить в шикарном районе Лондона и однажды смогут посетить все эти места, названия которых видели на вокзальном табло. Но сейчас, когда она должна была вернуться домой одна, без сестры, с этими мечтами и стремлениями было покончено навсегда.

Водитель такси сел в свой кэб и на мгновение посмотрел на Адель, будто хотел ей что-то сказать. Но, возможно, он сам был слишком потрясен, чтобы говорить, и отъехал, как только двое полицейских вернулись к ней.

— Пора идти, — сказал капитан Митчелл. Потом он крепко взял ее за руку и повел к полицейской машине.

Адель никогда раньше не садилась в машину, но это было лишь еще одним мучительным напоминанием о Памеле. Ее любимой игрой было составлять два стула друг за другом и представлять, что это машина, в которой она всегда была за рулем, а Адель была пассажиром и решала, куда ехать.

У Талботов были три маленькие комнаты на верхнем этаже дома с террасой на Чарлтон-стрит. Под ними жили Мэннинги с четырьмя детьми, а на первом этаже — Паттерсоны с тремя детьми.

Как и в большинстве домов в этом районе, входная дверь открывалась сразу на мостовую, но в отличие от остальных в доме проживали только три семьи, и у них была такая роскошь, как общая ванная комната и туалет в доме.

Входная дверь была заперта, и Адель просунула руку в ящик для писем и достала ключ. Прежде чем воспользоваться ключом, она обернулась на полицейских. Тот, который был моложе, представившийся капитаном Митчеллом и сказавший, что отвезет ее домой, дул на пальцы, чтобы согреть их. Старший, которого Митчелл назвал сержантом, стоял чуть вдали от дома и смотрел наверх. Им явно было не по себе, и от этого Адель была еще больше напугана.

Когда они поднимались по ступенькам на верхний этаж, Адель посмотрела на здание глазами полицейских, и ей стало стыдно. Оно было таким грязным и вонючим, лестницы были из необработанного дерева, а штукатурка на стенах — такой старой, что вся краска уже выцвела. Как всегда, стоял сильный шум, ребенок Мэннингов орал во все горло, а остальные дети пытались его перекричать.

Дверь в квартиру на верхнем этаже распахнулась еще до того, как они дошли до нее, вероятно, потому что ее родители услышали шум мужских шагов на лестнице. Мать Адель, Роуз, посмотрела на них сверху, и, когда она увидела мужчин в форме рядом с Адель, ее лицо перекосилось.