Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Куни каждый день, — восторженно кричала в трубку моя подруга, — А еще он называет меня своей девочкой. Еще немного, и я сменю отчество.
Иногда Анюта звонила прямо во время секса. Она спрашивала "че делаешь? " а потом сообщала, что сейчас сидит на лице своего масика, и что, между прочим, ей сейчас хорошо. Обычно я ругала ее, и клала трубку. Потом смеялась. Благо, не одну меня она донимала своим чрезмерным экстравертизмом.
***
Нэнси говорил про Анюту:
— Эта сучка рада всяк сюда входящему пизду наизнанку вывернуть. И это я молчу про ее невероятный внутренний мир. И Бэмби, я тебя заклинаю именем Христа — отходи подальше, когда эта тифозница чихает. Иначе она выстрелит в тебя своим пролапсом матки.
— Больной ублюдок, — ругалась Анюта, — Мне матку еще в 14 лет удалили, когда я залетела. Мне нечего больше выворачивать наизнанку.
— Буть я твоей маткой, я бы сам от тебя отрезался, и пошел искать ту, которая бы использовала ее строго по применению, а не как пепельницу.
И это был жаркий июль прошлого года. Мы торгуем в родном придорожном комплексе, курим, и от скуки припираемся друг с другом. Я жду весну, чтобы снова жить на вольных хлебах.
А Нэнси транс. То есть, когда я встретила его впервый раз, я и подумать не могла о члене, который скрывается за тонкой тряпочкой его стринг. Он азиат. Подведенные обсидиановые глаза, тонкие красные губы, а в манерах женственность на уровне Джей Харлоу. Порой на фоне его я чувствовала себя недостаточно женственной. Мои высветленные волосы и наравне не стояли с его желтыми шелковыми прядями. И на солнце казалось, что Нэнси состоял из золота.
***
Я собираюсь в кафе. Надеваю ботинки, свитер с горлом, драные джинсы, и поверх бесформенный пуховик. На улице январь дает мне снежную пощечину, ветром вырывает волосы, и колет холодом руки. Садист. Пробегаю пару домов и прячусь в безвкусном кафе, в котором постоянно никого из посетителей не было. Заказываю раф, и баристо смотрит сквозь меня, будто я призрак.
Расстегиваю куртку. Сижу за столиком подальше от окна. В голове воспоминания, но не мои, а моих товарок. Кто-то объехал всю страну, кого-то выгнали родители, как меня. Вспомнив свою историю становления проституткой, я буквально физически почувствовала запах дорогих материных духов. Железистый привкус исходящей от нее радиации в виде хладности, равнодушия ко всему. И ненависти ко мне.
— Я не думала, что рожу такую дрянь как ты, — слышу ее голос на задворках сознания, сопровождающимся острым стуком ее набоек. Шлейф шелкового платья прорезает воздух, а ее дорогая шуба смягчает звук ее движений. Женщина-сова, чей лучший друг — Джони Бродяга с плиткой молочного шоколада.
Я когда-нибудь расскажу, за что меня выпинали из совинного гнезда, но сейчас я этому рада.
***
Бариста подходит и спрашивает, все ли в порядке, указывая на мои слезы.
3
Простите за обрывочность моей исповеди, батюшка. Таким грешницам как я неприсуще четкое изложение мыслей.
В квартире я затеиваю уборку. Включаю громко музыку, и представляю, что я чья-то жена. Дети в школе, муж на работе, а я выгоняю прочь уборщицу, чтобы ради проформы показать мужу, что я не стала белоручкой, изнеженной роскошью и бездельем. Я закидываю в стирку постельное белье, и в той выдуманной, и потому совершенной жизни представляю, что нахожу на наволочке чужой волос. Словно глуповатая домохозяйка из американских мыльных опер делаю вид, будто это какая-то ошибка.
Я мою посуду и представляю, как возвращаюсь поздно в свой выдуманный дом, и обнаруживаю благоверного верхом на какой-то шлюхе. В стену летит красивая ваза, и каскадом осколков осыпает любовников. Девка под моим мужем — я, только молодая, такая-же как и сейчас, с длинными белыми волосами.
— Дорогая, ты не так поняла.
— Мы разводимся, Ричард. Дети останутся со мной. — говорю я в своей голове, и представляю, как бывший муж потом попадает в автокатастрофу. И теперь я — наследница его корпорации, и теперь будет все иначе. Подчиненные будут меня боготворить, а мои подруги завидовать.
Выкинув бутылку коньяка, который пил Олег, я понимаю, что он точно не мой будущий муж. Слишком слаб для этой роли.
Любопытно, а его жена хранит ему верность? Олег мягок, но щедр и симпатичен. Невысокая и тощая рядом с ним я, как его дочка, или родственница. Надолго ли дана мне красота и молодость, или как в песне Ланы Дель Рей я буду обращаться к своему любимому: будет ли он любить меня, когда я перестану быть молодой и прекрасной? Мы все думаем о своем "сроке годности", но среди нас есть и те жрицы любви, которым перевалило за 40. И на них есть спрос. Будет и на меня.
***
В школе я не была умной, скорее задумчивой. Если посмотреть на мои детские фотографии, то там у меня всегда грустный взгляд. Я будто поняла что-то важное, осознала тщетность бытия, но потом об этом забыла. Я ни с кем не дружила в школе, у меня не было подруг. Просто еще одна тихоня за третьей партой у окна.
Дома я занималась уроками, старалась не докучать матери, а в свободное время растворялась в телевизионных рекламах. Мне нравилось смотреть рекламу. Мне стоило бы думать о своем будущем, но с богатой матерью я расслабилась и решила, что для меня все будет просто. Я иногда корю себя за желание сидеть на чужой шее, но так сложно вытащить из головы то, что складывалось годами. Я пассивна. Если у меня что-то не получалось, я просто плевала, и начинала делать что-то другое.
— Я не вижу ничего плохого в пассивности, если это осознанное решение, — говорила Анюта, задумчиво куря термоядерный красный мальборо. — Главное быть счастливой и иметь под рукой план, если все полетит к чертям. Я давно для себя решила, что лучше сидеть с голой задницей на обочине трассы, чем задыхаться в золотой клетке.
Анюту было не сложно понять, потому что она знала о свободе все, и была в заточении. Более того, все ее предки начиная от деда — сидели. Мать и отца посадили за кражу, и маленькую Анюту тоже отправили в тюрьму под названием детдом, из которого она сбежала. Дед с бабкой в репрессиях как Нэнси в депрессии, и потому страх несвободы у Анюты на уровне ДНК.
А что бы делали вы, если
