Я вот сразу стала шлюхой, а Анюта по началу занималась барыжничеством, пока ее подельника не поймали. Цыпленок пошел с продажи своих фоток в сети старым педофилам. А что еще делать, когда у тебя осталось только две разменные монеты: молодость и красота?

Оказавшись на улице, я сразу смирилась с тем, что там и умру. Я слонялась по городу, захаживала в кафешки поесть, спала на вокзале, а когда начали заканчиваться деньги, которые напоследок дала мне мать, скатилась до неспокойного сна под железнодорожным мостом. Я мыла голову под раковиной в женских общественных туалетах в торговых центрах, а подмышки вытирала влажными салфетками. Я не особо рассчитывала на то, что мать найдет меня и вернет, просто я мечтала о чистой одежде, горячей ванне, и свежем постельном белье.

По началу я плакала, и очень много. Стоило мне увидеть какого-нибудь ребенка на улице в обществе родителей, как в горле появлялся ком. Были люди, которые спрашивали, все ли хорошо, и не потерялась ли я. Я врала, что у меня умер дедушка, хотя своих дедушек я и в жизнь и в смерть не видела. Я молчала о себе, потому что не хотела загреметь в детдом, или чтобы правоохранительные органы привезли меня несчастную домой. К матери, которая уже расслабилась от мысли, что меня нет.

Когда прошло несколько месяцев после моего одичания, и когда я уже работала с Нэнси и Анютой, я отправила матери письмо, в котором написала, что со мной все хорошо, и что я даже счастлива. Да, я была сломлена, унижена, но в окружении друзей и денег. Мать никогда не говорила мне теплых слов любви, но я слышала эти слова от своих любовников. Дома моя душа мерзла и чахла, но сейчас ее греет печка в автомобилях моих клиентов.

Еще раз предвосхищую ваш вопрос ответом: нет, меня не искали. Мать была очень богатой, чтобы заверить абсолютно всех, что меня вроде нет. Меня никто не искал, а окружающие считали, что я прохожу обучение за границей.

Но вместо учебников я раскрываю ноги под Энигму на задних сидениях, а вместо гранита науки смакую мужские пенисы. Я не помню, что такое дискриминант, но отлично знаю о точке G.

4

Олег приезжает вечером, и дает мне десять тысяч рублей. Затем идет в ванну, и минут через 20 обнимает меня сзади, когда я помешиваю макароны. Чувствую от него запах геля для душа, и жар возбуждения, просачивающийся через банный халат.

— Может ну его нафиг, этот ужин? — говорит он, и убирает волосы с моей шеи, чтобы наставить там засосов.

— И что ты предлагаешь?

— Заказать пиццу, а курьера подождать в спальне.

Его рука выключает газовую плиту, а вторая обхватывает живот. Я начинаю превращаться в нечто аморфное, буквально как эти сраные макароны. Готовить я не умею, но минет и омлет готовлю как надо. Мне нравится, что он такой высокий и сильный стоит сзади и дышит мне в затылок. Иногда Олегова мягкотелость куда-то исчезает, и вместо нее остается мужик, сильный, властный, и голодный до жесткого траха. В такие редкие моменты я ловлю себя на том, что возможно люблю его. Точнее такую версию его, которая не позволяет собой манипулировать, и показывает, кто здесь папочка.

И я падаю на колени… Опять.

***

Мне нравятся именно такие клиенты, о которых говорят, что они чертовы ублюдки. Сильные, агрессивные, с какими-то варварскими чертами лица. У женщин есть типаж femme fatale, образ роковой женщины, от союза с которой ждать хорошего не следует. И есть подобный типаж у мужчин. Это те, о которых говорят, что они плохо кончат. То есть не в постели, а свою жизнь. Обычно им за тридцать, у них есть машина и деньги. Когда ты с ними катаешься по ночному Рысьегорску, они называют тебя своей малышкой, и ведут тачку так, будто за ними гонится сам дьявол. Я обожаю мужчин, у которых есть оружие, или желание начистить кому-нибудь рожу.

Я не одна такая. Нэнси обожает таких дядечек, и к сожалению влюбляется в каждого, точно зная, что очередной предмет воздыхания больше в придорожном комплексе никогда не появится. Или, что хуже, и сопровождается слезами в подушку — снимает другого мальчика. Или девочку.

Да, есть хорошие обычные мужчины, которые не позволяют себе грубостей, но будучи всегда уязвленными обстоятельствами жизни, мы ищем подсознательно защитника. А каким должен быть защитник против целого жестокого мира? Правильно, таким-же жестоким.

Если у каждой из нас спросить про отцов, то почти все мы ответим, что таковых у нас не было. В жизни ребенка присутствие адекватного отца жизненно необходимо. Если такового нет, то мы будем искать его в отношениях, выкручивая регулятор инфантильности на максимум.

Мне нравится, что Олег оставляет на мне синяки. Если не он, то их оставлю я. Вы можете меня обвинить в мазохизме, но я сама мягкотелая, и мне не очень нравится доставлять боль другим. А тут либо ты, либо тебе. Я пыталась быть сукой, но выходит карикатура.

***

Звонит Анюта и радует меня вестью, что она уже в Рысьегорске, и очень хочет встретиться. Я пишу Нэнси, но он в другом городе. Но есть еще Игорек — парень с комплекса, который работал вместе с нами прошлую осень. Я звоню ему, и он тоже хочет встретиться. Говорит, что есть свободная вписка, в которой можно зависнуть, и возможно срубить бабла. Я хочу выскользнуть к ним, но в квартире Олег. Пока он занимается звонками по работе, я скрываюсь в ванной, и пишу Анюте, что хочу поскорее весну. А сейчас февраль. Кто-то мне сообщал, что в феврале по статистике умирает больше людей. А я каким-то чудом все еще жива.

Включаю воду, и смываю крем. На чистое лицо наношу немного косметики, чтобы убрать синяки под глазами. Выхожу к Олегу. Он пиздит по телефону, но улыбается мне. Сейчас он похож на самодовольного кастрированного кота. Чтобы не так раздражаться, начинаю притворяться, что занимаюсь уборкой. Думаю о его одинокой несчастной жене и детях. Снова чувствую себя тварью, но успокаиваю себя мыслями о грандиозной пьянке в компании Игорька и Анюты. Господи, как же я скучала.

Когда Олег перестает орать на телефон, я говорю ему, что хочу немного выпить. Он поддерживает мою идею, встает, но я заверяю его, что налью ему сама. Я смешиваю водку и томатный сок, разливаю по стаканам, и украшаю все