Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кира раздумывала буквально пару секунд. Затем резко повернулась и начала прокладывать себе путь обратно. Дама, заведовавшая списком, была крупной и чрезвычайно важной. Меховой воротник («Небось лисий!» – сердито подумала Кира) обрамлял третий подбородок, на голове возвышалась шапка того же меха. Тон у дамы был повелительный, держала она себя словно замначальника колбасного цеха, не меньше. «Тьфу, явно из бывших,» – подумала Кира, а вслух лишь произнесла:
– Запишите и меня, пожалуйста!
Дама посмотрела на неё сверху вниз, подняла бровь и бросила:
–Ну?
–Лейно Кира Евгеньевна! – выпалила Кира. Несмотря на то, что она стояла почти вплотную к даме, говорить приходилось громко, чтобы перекрыть общий гомон толпы.
– Записала, – резюмировала Дама свой труд. – Будете 125-й.
– Какой? – в ужасе спросила Кира.
– А вы думаете, дамочка, что тут все эти вот делают? – и Дама с презрением окинула огромную толпу, не помещавшуюся в один маленький игрушечный отдел и выползавшую в проход и соседние отделы.
– А хватит на меня? – с сомнением спросила она не столько у Дамы, сколько у толпы, но та всё-таки ответила:
– А кто ж его знает-то? Стойте, ждите. Отмечаемся раз в час. Не отметитесь – вычеркнем, – и Дама отвернулась к худенькой старушке в поношенном, но когда-то явно дорогом каракулевом пальто.
75 рублей у Киры с собой не было. Ехать домой – 40 минут. И обратно 40 минут. Итого: 1 час 20 минут. Не успеет.
– А который сейчас час? – крикнула она Даме.
– 18:15. Следующее отмечание в 19:00.
– Спасибо, – буркнула Кира из дурацкой вежливости (хотя Дама явно не заслуживала вежливого ответа) и кинулась к выходу из Гостиного двора, по проспекту 25-го Октября, мимо Музея истории религии, налево, на улицу Плеханова, к дому номер 7… Ноги проваливались в только что выпавший снег, пару раз Кира поскользнулась и чуть не упала, но темп не сбавляла. Лишь бы Роза ещё не ушла!
Взлетев по каменным ступеням школы, Кира как можно тише прошмыгнула мимо директорского кабинета, дальше по коридору – к классу своей лучшей подруги, учительницы Розы Ивановны. Ещё издалека заметив открытую дверь и льющийся из неё свет, выдохнула: она здесь!
– Розочка, милая моя, выручай! – с порога прокричала Кира, тяжело дыша после пятнадцатиминутного забега с препятствиями. Роза, уже надевавшая пальто, удивленно взглянула на подругу.
– Кирочка, что случилось?
Сбиваясь из-за тяжелого дыхания, Кира выпалила:
– Мне надо, чтобы ты сейчас же, немедленно пошла, нет, побежала в Гостиный двор, там на первом этаже повернёшь направо и через пять – шесть отделов рядом с отделом игрушек увидишь огромную толпу – не ошибёшься. Ровно в 19:00 будет перекличка, тебе надо будет откликнуться, когда назовут меня, то есть Киру Евгеньевну Лейно.
– Что же там такое продают?
– Куклу! Я Марочке куплю. Мне непременно купить надо! Ты сама увидишь, какая она красивая! А у меня с собой столько денег нет! Я до дома доеду и сразу к тебе вернусь. Мне полтора часа надо на всё про всё.
Роза с лёгкой грустью посмотрела вслед своим планам на вечер и бодро изрекла:
– Конечно, Кирочка, уже бегу.
И побежала, действительно побежала! Всё-таки женская дружба – лучшая вещь на свете.
Кира тоже побежала, но уже медленнее, так как сил оставалось немного. По улице Плеханова, мимо Музея истории религии, перебежала на другую сторону проспекта 25-го Октября, остановилась около Дома Книги и стала ждать. Зато теперь Кире было не холодно. Даже немного жарко: она чуть-чуть сдвинула назад пуховый платок, чтобы смахнуть испарину. А что приплясывала она, так это от нетерпения, вглядываясь вдаль, в сторону Гостиного двора, которого из-за сильной метели было совсем не видно, как и трамвая, который ждала уже приличного размера толпа затянутых в шали людей.
Наконец светящаяся гусеница появилась из молочной стены сначала маленьким размытым пятнышком, а потом вполне отчетливым железным насекомым. Она медленно подползла к остановке, изрыгнула маленьких человечков, опустошив брюхо примерно наполовину, но тут же заполнила лакуну свежим мясом. Сытое, отяжелевшее чудище неторопливо потянулось в сторону Музея Революции3.
Кира, зажатая со всех сторон другими советскими гражданами, одной рукой держалась за поручень, другой прижимала к груди кулёк с тетрадями 8-го класса. Нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, мысленно подгоняя трамвай, но тот и не думал торопиться, лениво плетясь сквозь снежную завесу. Остановка перед площадью Урицкого4 снова чудище опустошило брюхо и снова набило его до отказа. Но хотя бы можно было сделать глоток свежего воздуха при этом обновлении содержимого.
Кира вглядывалась в окно. Огромный, красный от стыда за позорное прошлое Музей Революции5, бывший Зимний дворец кровавого царя, проплывал мимо. Она любила дорогу домой. Путь от школы до дома на 6-й линии проходил по самым красивым местам Ленинграда, и Кира не уставала любоваться строгим величием бывшей столицы все десять лет, что жила здесь (за исключением, конечно, тех ужасных двух лет, когда она была вынуждена уехать за мужем в посёлок Зеркальное… Кошмарная страница жизни, которую Кира перевернула и старалась стереть из памяти как можно скорее). Трамвай прополз по Университетской набережной мимо длинного здания Университета. Кира непроизвольно улыбнулась. Три года её жизни прошли здесь. Лекции, семинары, подруги… Фёдор. Именно здесь они познакомились. Он —коренастый, немного неуклюжий аспирант, деревенщина, который едва мог два слова связать. И она – студентка филологического факультета, литератор, влюблённая в поэзию Константина Толстого. Как так получилось, что буквально через несколько недель они пришли в ЗАГС Петроградского района? Сумасшествие, не иначе. Но сейчас тёплый, мягкий, сдобный результат сумасшествия ждет её дома – значит, всё было так, как должно было быть.
Трамвай из последних сил прополз мимо Академии художеств, завернул на 8-ю линию и, наконец, начал приближаться к 6-й линии Васильевского острова, где в доме 39, на пятом этаже в окно, шмыгая сопливым носом, смотрела маленькая девочка Мара.
Она сидела на широком подоконнике и, подперев ещё по-младенчески пухлой ручкой ярко-розовую, горячую щёку, всматривалась в тёмную пургу.
Картинка в окне больше всего походила на шумную рябь испорченного телевизора, но Мара, конечно, об этом ещё не догадывалась. До старта регулярного телевещания в СССР оставалось несколько месяцев, а до появления чудо-коробки, принимающей невидимые сигналы у Маргариты Фёдоровны Морозовой, инженера-архитектора – 30 лет. Поэтому функцию мультиков для болеющих, вечно путающихся под ногами детей исполняло окно. Правда, в тот день канал телевещания барахлил, и на тёмном стеклянном экране