Эта находка в какой-то степени может объяснить его музыкальную одаренность — едва ли не самую большую загадку в его биографии. Как может совершенно глухой человек понимать и воспроизводить музыку? Может быть, несмотря ни на что, в первые годы жизни он получил, если верить результатам второго вскрытия, какое-то представление о звуках и нотах?

Для человека с нормальным слухом невероятно трудно представить себе, как живут глухие. Надо вообразить себе мир, где не существует звуков, нет ни шума ветра, ни голосов, ни смеха любимой, не существует даже представления, что такое звук. Рожденный глухим никогда не говорит о тишине или о том, что ему не хватает звуков, так же как не жалуется на то, что он глух. И слепой от рождения не жалуется на нехватку визуальной информации, поскольку он не представляет себе, что это значит — видеть. Так же и вам, фрекен Фогель, вряд ли будет не хватать чего-то, что вы никогда не видели и не знали — человека, о существовании которого вы не имеете ни малейшего представления, места, где вы никогда не были. Все это — глухота, слепота — в лучшем случае метафоры.

Слова умирают, рождая мысль, пишет известный дефектолог Ли Выготский, то есть, по его мнению, слова и мысли не могут существовать одновременно. Это вполне совпадает с утверждением Шопенгауэра — «мысль умирает в тот миг, когда она примеряет одежды слова». Слова — всего лишь ссылка на наш опыт, и целью беседы является пробудить у собеседника родственные ассоциации. Но, может быть, есть и другие способы достичь того же результата. Картинка говорит больше, чем тысячи слов, это общеизвестно. Или, скажем, музыка. Ведь музыка — это способ передавать чувства непосредственно от создателя к слушателю.

Одно, во всяком случае, сомнению не подлежит — если глухой не смог выучить ни одного языка вообще, жизнь его превращается в ад. Люди и предметы не имеют названий, надо всем властвует хаос, хронология отсутствует. Вопросы и ответы бессмысленны, абстракции не существуют, развитие остановлено на уровне двухлетнего ребенка. Поскольку только с помощью языка ребенка вводят в сферу прошлого и будущего, только с помощью языка ребенок учится делать выводы и классифицировать явления.

Мои родители говорили на языке гораздо более богатом, чем английский, — языке жестов. В отличие от «говорящих» языков язык жестов четырехмерен, он существует одновременно во времени и во всех трех измерениях пространства. Благодаря этому он способен передавать огромное количество информации в очень короткое время. Хорошо известен феномен — ребенок может научиться жесту в трехмесячном возрасте, задолго до того, как он попытается в один прекрасный день прекратить бессмысленно гулить и выразить чувства словами. Первым моим «словом» был знак, обозначающий молоко. Родители говорили, что мне тогда было четыре месяца, то есть я был в возрасте, когда нормальный ребенок в нормальной семье выражает голод только криком. Мои первые сны были знаковыми, мне снились жестикулирующие руки, слова без звуков, слова, как зрительная информация, немые движения губ, подвижные символы. И сейчас иногда я вижу сны в жестах.

Мой дядя, Генри Рассел-Прайс, был одним из крупнейших поэтов Америки, хотя вне довольно узкого круга знатоков его никто не знал. Он писал стихи на языке жестов. Я помню с детства, как он начинал вздрагивать всем телом и непроизвольно жестикулировать, когда к нему внезапно приходило вдохновение. Он был поэт Божьей милостью, старики на острове говорят о нем и сейчас, и я встречал людей из кругов говорящих на языке жестов, кто может часами «цитировать» его стихи, не уставая.

Людям слышащим очень и очень мало известно о культуре глухих. Они ничего не знают о юморе и иронии, выражаемых в жесте, о хорах, где поют жестами, о том, как замечательно войти в ресторан, где все посетители глухи, об этом чудесном состоянии духа, о руках, с невероятной скоростью летающих над столами, о странной тишине, то и дело прерываемой взрывами смеха, если кто-то удачно пошутил. Или о вопиющем нарушении этикета, заключающемся в том, что кто-то встал между собеседниками, разговаривающими на языке жестов, или как постыдно подслушивать чужой разговор, следя за руками собеседников.

Я вырос в этой культуре, для меня она совершенно естественна, но когда я пытаюсь описать ее непосвященному, то вынужден прибегать к сравнениям и уподоблениям. Так же и с Бэйрфутом: рассказывая о его удивительном даре и его жизни, приходится облекать рассказ в слова.

Сознание, как утверждают многие невропатологи, не совсем синхронно с действительностью: мы воспринимаем окружающий мир с небольшой задержкой, с опозданием на короткий миг, необходимый мозгу, чтобы отсеять все ненужные в данный момент ощущения. И, может быть, именно это дает ключ к пониманию дара нашего предка? Что его сознание, в отличие от тех, кого он встречал, всегда находилось в той же фазе, что и реальность, что он не тратил время на фильтрацию и, таким образом, располагал не только неизмеримо большим количеством информации, но и мыслил так быстро, что иногда казалось, что он в состоянии предугадывать мысли.

Это, конечно, всего-навсего рассуждения, и доказать их справедливость невозможно. Наше «Я» — всего лишь карта, схема нашего сознания, гораздо более крупного, чем это «Я», точно так же, как язык — всего лишь карта некоего ландшафта, и его ни в коем случае не следует путать с самим ландшафтом.

Как вы, наверное, заметили, фрекен Фогель, мне с большим трудом удается очертить область вашего интереса, все время приходится прибегать к описаниям, сравнениям и примерам. Но что абсолютно точно, так это то, что поразительные способности Бэйрфута заменяли ему дефекты органов чувств.

Каждый человек воспринимает и понимает окружающий мир по-своему, можно сказать, уникально. При утрате какого-то из органов чувств он компенсируется другим. Глухие слышат зрением и разговаривают жестами. Хелен Келлер, применив метод Тадомы, разработала способ войти в контакт даже со слепоглухонемыми — с помощью осязания. Положив пальцы на губы и гортань говорящего, слепоглухонемой может «чувствовать» речь другого человека, с ним можно объясниться, рисуя на его ладони буквы и знаки.

Наш общий предок родился в Европе в то время, когда глухих все еще считали за идиотов, когда язык жестов был еще в колыбели, задолго до того, как Александр Грэм Белл и Хелен Келлер сумели изменить взгляд на этот недостаток. Природа возместила Бэйрфуту отсутствие слуха, причем настолько радикальным способом, что его до сих пор невозможно объяснить средствами науки. Именно поэтому в этих заметках я так часто прибегаю к сравнениям, мне хочется постичь самое ядро в нашей загадке.

Давайте не будем ханжами, фрекен Фогель — я совершенно сознательно употребил слово «наша». Уже при нашей первой встрече я понял, что вы принадлежите к нам, к немногим посвященным. И вас интересует в первую очередь не наш предок, а вы сами и ваш дар — он пугает вас, поскольку вы не в состоянии объяснить его рационально. Во время вашего визита вы заметили, что я понял это, и стараетесь теперь защититься.

Я думаю, что моменты, когда человек слышит помимо слуха, у вас встречаются гораздо чаще, чем у меня; вы просто-напросто в большей степени унаследовали его дар. Со мной это случается довольно редко и нерегулярно, чаще всего в те минуты, когда я меньше всего этого ожидаю, и с годами это перестало меня пугать. (Только что, пока я писал эти последние строки, служанка направлялась в мой кабинет, чтобы посмотреть на единственные исправные часы. Я «слышал», как она мысленно формулирует свое желание задолго до того, как она подошла к двери, и, чтобы она мне не мешала, крикнул: «Скоро четыре». «Спасибо!» — крикнула она из-за двери. Она служит у меня скоро двадцать лет и перестала чему-либо удивляться.)