Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И в клетке рёбер место распахнулось,
чтоб как гербарий заключить в себе
тускнеющие зарево и юность,
и ветер в волосах и в голове.
Ни злобы, ни вопросов, ни распутий,
всё отболело, что могло болеть.
Как будто лучше никогда не будет,
и в этот день не страшно умереть.
Поэма о Родине
Моя Родина — моя любовь, где я невпопад
Читаю стихи в автомат.
Неспешащие ноги тащат безвольно тела,
что распиханы мясом по продуктовым пакетам,
по коробкам, как обувь, которая вечно мала.
И последним лучом тонет в них безучастное лето.
А потом только сырость подъездов, где спичек плевки
разукрасили все потолки и увядшие стены.
Всё исчезнет. Но лишь нацарапанный «ад» от руки
грязный лифт передаст под стекло экспонатом бесценным.
Утром улицы пахнут котлетами, граем ворон,
много страха в карманах новёхонькой формы на вырост.
Но теперь я в гостях, это место мне больше не дом,
как скелет посреди пустыря, что нас больше не выдаст.
Исчезает мой след, он под грудой забытых камней,
и в руинах дворов, и на крыше за запертой дверью.
Я непризнанным гением прячусь в безликом окне,
может быть оттого, что в себя я ни капли не верю.
* * *
Уставшая О вырубается в душном вагоне,
и в жвачке бурлящих мозгов застревает вопрос:
когда это кончится, будет покой или воля?
И хрен бы со счастьем. Спасительный анабиоз.
Бескровная О выползает из бойни на берег,
а линия фронта уже продвигается вглубь.
В ботинках болотная жижа бессчётных истерик,
невидимый враг оказался упрям и неглуп
глаза открываются, но ничего не видят
вокруг пассажиры слипаются как пластилин
и давят и воздух крадут и хрип помогите
я существую а значит меня тошнит
всё наспех склеенное
разлетается чёрной пылью
где ноги
не видно
пустая земля приём
ватой набиты уши
не слышно
дрожащие от холода пальцы
ищут молнию
чтобы расстегнуть пуховик
чьи это руки
липкое тело становится мало
крупицы воздуха вбираются жадными лёгкими
Неужели конец?
Глубокий вдох — выдох.
Вокруг оживают. Протиснуться, тихо ругаясь,
пора собираться на выход, разбитая О.
И если внезапно тошнит — привыкай, не пугайся:
Жрать всё, что дают — не каждому, к счастью, дано.
«Вам, поди, хорошо…»
C.С.
Вам, поди, хорошо
среди солнца,
прибрежных кафешек
с дорогой и невкусной едой,
но заполненных вечно битком.
До любого края
добираться пешим,
не ходить особняком.
И тебе, должно быть, тепло
пестрящей весной, похожей
на лето,
но в море плюс десять,
и купаются лишь моржи.
Красотой обставляться вокруг
наверно не так уж и сложно.
Сложнее в ней жить.
Я надеюсь, что ты
пьёшь на лавке
какой-нибудь латте.
Ясный ум жадно ловит
каждый невидимый миг:
как взрослеет твой сын
и стареют родители —
снято
и уложено фотокарточками в дневник.
В майском городе М.
не просыхают лужи —
даже собака в шоке.
Рукотворный порядок
постоянно стремится в бардак.
Мне советует муж
ходить больше —
тренировать ноги.
И привозит макдак.
Надоело храбриться,
и хочется лезть на стену:
моего оптимизма
хватает на несколько дней.
Мне б, как ты, видеть свет
и сиять. Но вокруг
всё рисуется серым,
и скорей всего дело во мне.
«Я опять просыпаюсь в ужасе…»
В.М.
Я опять просыпаюсь в ужасе,
виновато-потерянной:
Я во сне в чем-то выдуманном
облажалась.
Ты знаешь, я в жизни тоже не герой,
не вундеркинд.
И соломка нигде не постелена —
было некогда.
На разбитые колени
больно падать — какая жалость.
Меня научили тому,
что падать — стыдно,
некрасивые ссадины скрывать
под самыми модными брюками.
Меня научили, что любовь
не даруется просто так,
и её тоже нужно заслуживать.
Как и всё остальное.
Ты помнишь, как я плакала
над оценками,
будучи уверенной, что способна на большее
(мне так говорили
и требовали, соответственно).
Когда горечь подкатывала,
меня успокаивали и готовили к тому,
что всегда будет кто-то лучше,
я считала это поддержкой.
И вот мне до сих пор кажется,
что я навеки тот студент,
который знает ответы и отвечает правильно,
но его не слышат учителя.
Зато слышат его соседей,
которые после
говорят то же самое,
но видимо громче.
Мне близкие говорили,
что во мне нет индивидуальности
и я повторяю бездумно.
Прошло больше десяти лет,
а мне до сих пор обидно,
представляешь.
Вот такая избирательная память.
И когда в очередной раз
в попытке выйти за пределы посредственности
(в моей голове либо гений,
либо бездарность)
я вновь проиграла этот придуманный бой,
и струсила,
раскисла и превратилась в лужу,
только ты подарила мне несколько слов-бусинок,
которые я нанижу на леску
и буду носить у самого сердца.
Никто. Не. Хуже. Меня.
Никто. Не. Лучше.