практике эту обязанность им навязывали редко). Частные психиатры, принимавшие пациентов в своих кабинетах (при этом пациенты вели свою жизнь независимо и занимали зачастую положение в обществе более высокое, чем психиатр), такой обязанности не имели. Принципы и практики деинституционализации, амбулаторного лечения и «права пациентов на психиатрическое лечение» решительно стерли границу между амбулаторными и стационированными пациентами психиатра, превратив их всех в людей, потенциально или действительно не отвечающих за собственные действия — и, следовательно, подлежащих психиатрическому принуждению. А на профессионалов психиатрического здравоохранения легла ответственность за благополучие пациентов и за их неправильное поведение, вкупе с обязанностью применять к пациентам принуждение ради их собственного блага.

Выдающийся британский юрист Генри Самнер Мэйн (1822‒1888) точно заметил: «Развитие прогрессивных обществ до сих пор было движением от статуса к контракту»7. Иными словами, в свободных обществах закон считает людей договаривающимися между собой сторонами, а не членами статусных групп (например, такими как мужчины/женщины, сумасшедшие/здоровые). Современная психиатрия объявила этому принципу войну. Президент Американской психиатрической ассоциации доктор Марсиа Гойн провозглашает: «Мы можем заключать контракты со строителями, страховщиками, продавцами автомобилей, но не с пациентами»8. Строители, страховщики и продавцы автомобилей заключают договоры с людьми, которых психиатры называют «пациенты». Почему же психиатры заключать их не могут? Потому что заключение договора предполагает две (или больше) равных перед законом стороны, каждая из которых раскрывает свои карты. Оно предполагает взаимные обязательства, в рамках которых каждая сторона имеет законную власть заставить своего партнера выполнить обязательства по контракту или компенсировать неисполнение таковых.

Такая взаимность в обязательствах идет вразрез с психиатрической этикой. В частности, психиатры отвергают «низменную» этику торговли в пользу «возвышенной» этики попечения. Поставщик услуг по сантехнике обязан предоставить лишь те услуги, которые его клиент потребовал и которые он сам согласился предоставить. Поставщик психиатрических услуг обязан куда больше: он должен защитить клиента от самого клиента, даже ценой лишения клиента свободы.

Цивилизованная мораль и свободный рынок предполагают ценить сотрудничество и договор выше, чем принуждение и контроль. Официальная психиатрия заявляет, что с точки зрения этики и права должная профессиональная практика требует отвергнуть свободный договор в пользу «терапевтического» принуждения. Профессор психиатрии Дэниел Лачинс из университета Чикаго утверждает: «Акцент на защите негативных свобод, возможно, был уместен среди сквайров XVIII в., но не тяжелых душевнобольных в США»9. Иными словами, психиатр, заключающий с пациентом договор, но не защитивший его от самоубийства, а других — от преступления с его стороны, отклоняется от «стандарта психиатрической помощи» (избегает «обязанности защищать» и отказывает пациенту в «праве на лечение») и признается виновным в медицинской небрежности10. Именно это побуждает всех психиатров — возможно или действительно — действовать в качестве принудительных психиатров и превращает в оксюморон[2] непринудительную психиатрию11.

Не забудем и о том, что объективных тестов для психических заболеваний не существует, не говоря уже о тестах для измерения тяжести этих предполагаемых заболеваний. Каким образом, в таком случае, психиатры устанавливают у кого-то «тяжелое» психическое заболевание? Они знают это постфактум: если пациент причиняет себе вред или убивает себя или кого-то еще, после этого о нем говорят, что он «был серьезно болен психически». Американская конституция запрещает законы, действующие постфактум[3]. Американская психиатрическая ассоциация и американские законы о психическом здоровье допускают экспертные оценки постфактум и, собственно, на таковые и полагаются.

* * *

Отличительная черта либертарианской философии свободы состоит в убеждении, согласно которому распоряжаться самим собой — основное право, а прибегать к насилию — основное преступление. В противоположность этому психиатрическая практика опирается на веру в то, что распоряжаться собой — что воплощается в самоубийстве — медицинское преступление, а прибегать к насилию против индивида, объявленного «психиатрическим пациентом», — медицинское право.

Являются ли самолечение и смерть по собственному выбору реализацией распоряжения собой, или же это проявления тяжких психических заболеваний? Что представляет собой лишение свободы по психиатрическим основаниям — одиозное превентивное заключение под стражу или терапевтически оправданную госпитализацию? Как рассматривать принудительное введение психиатрических препаратов: как оскорбление действием или медицинское лечение?

Как сторонники свободы — в особенности либертарианцы — поступают в отношении конфликта между основными принципами либертарианства и господствующими практиками психиатрии? Эти вопросы я рассмотрю на следующих страницах. Эта книга главным образом не о либертарианстве и не о психиатрии. Напротив, предполагается, что читатель в известной мере знаком с обоими предметами. Это книга о конфликте — и несовместимости — между либертарианством и психиатрией.

Либертарианцы заявляют о своем интересе к вопросам общественной политики, особенно такой, которая посягает на личную свободу. Однако они проявляют куда больше интереса к экономической политике, чем психиатрической. Либертарианские собрания и публикации регулярно рассматривают вопросы монетарной политики, налогообложения, регулирования и дерегулирования, зарубежной помощи, социального обеспечения, но редко, если это вообще происходит, обращаются к таким вопросам, как недобровольная психиатрическая госпитализация, недобровольное амбулаторное лечение, «психиатрическая диагностика» (обвинение в опасности для себя и окружающих), «защита по безумию» (освобождение от уголовной ответственности за серьезные преступления, такие как убийство) и другие подобные «защиты», опирающиеся на «психиатрическое экспертное свидетельство». Все эти политические действия влияют на повседневную жизнь граждан, однако результаты психиатрических действий более непосредственны и вредоносны: политические действия в экономике, подобно гражданским законам, лишают граждан денег или экономической свободы, а психиатрические — подобно уголовным — личной свободы. Вот почему я полагаю, что у всех американцев — и у либертарианцев в особенности — есть нравственный и интеллектуальный долг посмотреть в лицо конфликту между свободой и психиатрией и сформулировать свою позицию в отношении понятия «психическое заболевание», а также мер психиатрического принуждения и освобождения от ответственности, которые с его помощью оправдывают.

Как известно, мы живем в эпоху специализации. Мы ожидаем, что специалисты обладают особыми знаниями в своих областях, а по остальным вопросам полагаются на компетентность соответствующих экспертов. Однако я думаю, что от социальных ученых — т.е. исследователей дел человеческих, особенно если их интересы охватывают вопросы личной свободы и ответственности, — мы вправе ожидать большего: им следует также разобраться с немногими правдами и многими неправдами о медицинской специальности под названием «психиатрия». Почему психиатрия? Потому что психиатрические вмешательства — в частности, недобровольная госпитализация и изъятие индивида из системы уголовного правосудия в психиатрическую систему — наиболее повсеместно и некритично принятые методы, которыми современное государство лишает личность свободы и ответственности.

Я считаю психиатрию значительной угрозой свободе и достоинству человека. Вот почему я критикую некоторых либертарианцев не только за некритичное принятие психиатрических клише, оправдывающих психиатрический статус-кво, но и за то, что они избегают