Вот почему важно, чтобы мы не упускали из вида разницу между моральной ответственностью и ответственностью перед законом. Моральная ответственность не зависит от судебных или законных санкций или от отсутствия таковых. Невиновных людей подчас наказывают заключением в тюрьму или сумасшедший дом, а люди, виновные в нарушении законов, часто уходят от наказания, например потому, что их не находят и обвинений им не предъявляют. Ничто из этого не умаляет моральной ответственности. Законы составляются и вводятся в действие людьми. Моральная ответственность относится к ответственности перед «высшим судом».

Согласно официальной публикации «Mental Health and law: Research, Policy and Services» (1996) «ежегодно более миллиона человек в США недобровольно помещают в стационары для психиатрического лечения»21. «Руководство по правам людей с психическими расстройствами и умственной отсталостью Американского союза гражданских свобод» удваивает это число: «Так что в эту эпоху деинституционализации огромное количество людей все еще оказываются стационированы… прием в психиатрические стационары на лечение в наши дни охватывает ежегодно более двух миллионов человек»22. Меньшая из двух этих цифр означает две с половиной тысячи госпитализаций ежедневно. Кроме того, бесчисленные невиновные люди подвергаются угрозам недобровольной госпитализации и лечения. Щупальца системы психиатрического рабства сегодня достигают каждого уголка нашего общества, от яслей и до дома престарелых23.

Как не бывает психиатрии без действий, прописанных в законе и признанных обществом в статусе «психиатрических», так не бывает и психической болезни без действий, определенных в законе как «вызванные психическим заболеванием» и принятых обществом как таковые. «Психически болезненные» действия или не преступны, подобно депрессии, — и в этом случае либертарианская позиция запрещает использовать силу против человека (с претензией, будто это делается ему во благо), или преступны, подобно убийству, — и в этом случае либертарианская позиция требует, чтобы совершившего наказали уголовными, а не психиатрическими мерами. Вне зависимости от того, признаем ли мы психические заболевания в статусе настоящих болезней или нет, «непринудительная психиатрия», подобно «непринудительному рабству», представляет собой противоречие в терминах.

Свобода: буквальная и метафорическая

Буквальный смысл понятия «свобода» имеет диадический (опирающийся на отношения в паре) характер: свобода от внешнего принуждения. В этом смысле свобода — межличностное понятие, предполагающее двоих индивидов или больше. Это свобода от контроля со стороны родителя, полицейского или психиатра. «Третий международный словарь Уэбстера» определяет свободу как «отсутствие внешнего ограничения или принуждения», а «Оксфордский словарь английского языка» — как «избавление от плена или рабства».

Метафорический смысл свободы имеет монадический (исходящий из одного элемента) характер: свобода от внутренних желаний и страстей. В этом смысле свобода — внутриличностное понятие, предполагающее только одного человека. Это свобода от своих собственных порывов. Это свобода от жадности, зависти, вожделения, безумия, «психической болезни». Иными словами, это свобода от «самопорабощения», свобода как самоконтроль.

Философы и теологи с давних времен различали свободу внешнюю и внутреннюю, т.е. свободу от притеснителя и свободу от собственных страстей или грехов. Психиатры присвоили себе это духовное понимание свободы и выстроили на нем псевдомедицинскую «терапевтическую» империю. Идея безумия или психической болезни предполагает понятие несвободы: сумасшедший «одержим непреодолимыми побуждениями» (ранее это называлось «дьяволом»), он является жертвой «психического заболевания» и утратил «уголовную ответственность». Следовательно, он подлежит опеке со стороны своих родных, или психиатра, или государства.

В повседневном применении мы постоянно путаем между собой эти два радикально отличающихся между собой смысла понятия «свобода» — например, когда говорим о свободе подростка от родителей и учителей; заключенного — от надзирателей; несчастных мужа или жены — от брака; перегруженной матери — от детей; больного человека — от заболевания; престарелого — от обязанности жить. Говоря о свободе в этой книге, я буду иметь в виду свободу буквальную, т.е. свободу от внешнего притеснения. Свобода от наших собственных страстей — проблема моральная, а не политическая.

Влиятельные идеи — например, свобода как добровольно исполняемое действие и безумие как разновидность «заболевания», уменьшающего или аннулирующего свободу, — должны иметь в человеческой душе глубокие корни. Эти корни питаются из врожденного чувства свободы воли и ответственности. С раннего возраста дети учатся контролировать мускулатуру своего тела. С этим опытом приходят чувство самоконтроля, ощущение себя как действующего лица и исполнителя собственных действий.

Жалея о каком-то поступке, мы говорим иногда: «Я был не в себе». Эта фигура речи служит своего рода извинением и попыткой отречься от поступка. Фраза «Я всего лишь исполнял приказы», ставшая известной благодаря нацистам-убийцам, выражает отрицание того, что действующее лицо было подлинным исполнителем своих поступков, ответственным за таковые. Обе фразы выражают заявление о связанности или несвободе вследствие утраты свободы под властью мгновенного побуждения или высокопоставленного бюрократа.

Противоположный подход выражает легендарная фраза, приписываемая Лютеру: «На том стою и не могу иначе». Этот поразительный пример самовыражения представляет внутреннюю свободу — утверждение личной дееспособности и моральной ответственности — через метафору чувства непреодолимого побуждения следовать голосу собственной совести (которую Лютер уравнивал с волей Бога).

Мы следуем или своему внутреннему голосу, или голосам других. Независимость предполагает самоуправление, зависимость — подчинение другим. Лорд Актон (1834‒1902) изложил это так: «Центром и высшей целью свободы является правление совести… свобода — это условие, позволяющее совести править с легкостью»24.

Все мы вынашиваем противоречивые желания и обязательства, испытываем внутренние конфликты и в метафорическом смысле — несвободны. С политической точки зрения эти соображения не имеют смысла. Гилберт К. Честертон (1874‒1936) был прав: «Сумасшедший — этот не тот, кто утратил разум. Сумасшедший — это тот, кто потерял все, кроме разума»25. Люди, которых называют «душевнобольные», — это свободные, ответственные субъекты нравственного выбора, если только они не ограничены психиатрическими представителями государства. Подобно здравомыслящим, они имеют мотивы для своих поступков. Они способны контролировать свое поведение и контролируют его. Если бы они не были способны на это, они не совершали бы преступных действий, которые иногда совершают. Да и в психиатрических стационарах не удавалось бы их контролировать с такой легкостью.

Каждый из нас постоянно ограничен если не принудительными распоряжениями извне или велениями совести изнутри, то по крайней мере соблазнами политической и финансовой власти, сексуальных и иных телесных наслаждений либо созданием комфорта всякого вида, который только можно вообразить. Необходимость сопротивляться по меньшей мере некоторым соблазнам составляет своего рода ограничение. Свободы от всех и всяких ограничений, таким образом, быть не может. Возможно, именно поэтому многие философы, психологи, психиатры и исследователи нейронаук утверждают, что свобода воли — это иллюзия.

Господствующая психиатрическая доктрина и политическая мода требуют, чтобы мы считали более или менее несвободным