— Не припомню, чтобы мы встречались… Вы знали моего мужа?

На этот раз я уж было решила, что настал мой конец и сейчас я отправлюсь прямехонько в рай к месье Сегену. Не могла же я сказать мадам Сеген, что убираюсь на том этаже офисного здания, где находится кабинет ее мужа. Уборщица не приходит проститься с покойником, которого знала лишь постольку, поскольку каждый вечер вытряхивала бумажки из его мусорной корзины и раз в неделю вытирала пыль с его стола. Я хотела было представиться коллегой по работе, но вовремя прикусила язык: его жена наверняка давно перезнакомилась со всеми его сослуживцами, на корпоративных вечеринках или мало ли где еще. Мадам Сеген смотрела на меня. Она приподняла подбородок и чуть наклонила голову вправо. Я почувствовала, как она жадно ловит еще не произнесенные слова, и только сильней занервничала. В голове мелькали всевозможные профессии: дантист, оптометрист, педикюрша, массажистка… Но кто поручится, что мадам Сеген не пользуется услугами тех же специалистов, что и ее муж? И все-таки, лихорадочно перебирая в уме все эти профессии, я нашла именно то, что могла сказать без малейшего риска.

— Да, мы с вами не встречались. Видите ли, я была психологом вашего мужа.

Произнеся эти слова, я ощутила неимоверное облегчение. Внутри отпустило. Психолог — что такого, обычное дело, это только в моих любимых книгах у психологов и их пациентов бывают бурные романы. Мадам Сеген не подумает ничего плохого, а я смогу спать спокойно, полностью уверенная в том, что эта женщина так никогда и не узнает, чем занимался ее муж, когда задерживался на работе. Что она не будет страдать. В эту минуту я поклялась себе никогда больше не встречаться с женатыми мужчинами, никогда в жизни. Месье Сеген был первым, он же будет и последним. В конце концов, это нехорошо.

Я уж переводила дух, как вдруг увидела, что лицо мадам Сеген залилось краской. Она покачнулась и ухватилась за край раковины, чтобы не упасть. И жалостливо так запричитала, что нет, это невозможно, чтоб муж ей никогда и словом не обмолвился, что ходит к психологу, она не могла прожить с человеком двадцать лет и не знать, что ему было так плохо, что он нуждался в помощи специалиста. Она громко сглатывала слюну.

— Это ужасно, почему же он мне никогда не говорил? Скажите, доктор, что с ним было, это мой муж, я имею право знать… Расскажите мне, о чем он с вами говорил? Почему обратился к психологу? Он был несчастлив? Господи, он что, не любил меня? Скажите же…

Мадам Сеген шагнула ко мне, схватила за руки и крепко их стиснула, умоляя меня открыть ей все, что я знала про ее мужа. Я не дрогнула. Спокойным, уверенным голосом сказала как нечто само собой разумеющееся:

— Увы, мадам, это невозможно. Мне очень жаль, но это профессиональная тайна.

Ее глаза набухли слезами, и я с трудом удержалась, чтобы не заплакать вместе с ней. Точно малое дитя, она уткнулась в мое плечо и горько разрыдалась. Я погладила ее по волосам; они были мягкие, как шелк.

Мне восемнадцать лет, и зовут меня Йус. Имечко, конечно, чудное, но я не виновата, так мама назвала. Она однажды, когда была мною беременна, играла в такую игру — «скраббл» называется, и к концу партии у нее остались три буковки, которые некуда было пристроить. Ну вот, моя мамуля погладила свое пузо и тут вдруг подумала обо мне — в первый и последний раз в жизни, это точно. Помню, когда я была маленькой, то ходила в школу, и там все ребята смеялись над моим именем. Я приходила домой, ревела и спрашивала маму: зачем ты меня так назвала? А она отвечала, что всегда была в душе поэтом и что это очень поэтичное имя, а если оно мне не нравится, то я смогу его сменить, когда вырасту. Когда мне исполнилось восемнадцать, я в тот же день позвонила в правительственную службу, которая ведает именами, — номер мне дали в справочной по 411. Там сказали: чтобы сменить имя, нужно свидетельство о рождении. Я им говорю: у меня его нет, а может, и есть, только я без понятия, где оно.

А они мне: спросите у матери, оно должно быть у нее, а может, у отца, вы поинтересуйтесь. «Нет у меня матери, померла, чтоб ей пусто было, и пошли вы все на хер!» — так я им прямо и сказала, шваркнула трубку и больше туда не звонила.

Вообще-то это неправда, мать у меня жива. Но ее все равно что нет. В дурдоме моя мамаша, и я ее там даже не навещаю, потому что в последний раз, когда мы вообще с ней разговаривали, она обозвала меня «потаскушкой». Мне было шестнадцать, и я после этого сбежала из дому. А когда спустя месяц сунулась обратно, консьержка-то мне и сообщила, что у матушки моей поехала крыша, а отец слинял с концами и за квартиру за последний месяц не заплатил. Я ее спросила, могу ли я взять свои вещи, а она, сука такая, меня не пустила: мол, родители все забрали, когда съезжали. Так я ей и поверила: в дурдом мебель с собой не забирают, и, когда линяют с концами, она тоже ни к чему, а уж дочкины-то шмотки и подавно, на кой черт они им сдались? И что б вы думали эта корова жирная мне ответила? Какая, говорит, ты им дочка, ты здесь никто и звать тебя никак, ни папаша, ни мамаша твои искать тебя и не думали, даже объявления в газету не давали, больно ты им нужна. Я ее послала от души, а она мне: «Все знают, как ты сиськами трясешь и мохнатку свою напоказ выставляешь, уж все, поди, видали тебя „У Зази“!» Ну тут я ей и влепила. «Я, — говорю, — у твоего мужа каждый вечер отсасываю, карга старая!» — Развернулась и деру оттуда.

В общем, имечко у меня аховое — только ленивый язык не почешет. Вот сегодня, к примеру, подавала я одному клиенту фирменный сэндвич, а он возьми да и спроси, как меня зовут. Я назвалась, он аж присвистнул сквозь зубы: «Хорошенькое имечко! С „сюс“[1]рифмуется». Я выдала ему улыбочку, живу-то ведь на одни чаевые. Работаю со среды по субботу, с одиннадцати до пяти в кабаке в восточной части города. Витрина темного стекла, а на ней вывеска: «Райский сад. Аппетитные официантки». Раньше, когда мне еще не исполнилось восемнадцати, я работала «У Зази», там вывески не было никакой, это заведение вроде как нелегальное. Меня потому туда и взяли, несовершеннолетнюю-то. Там я разносила пиво в чем мать родила. В «Райском саду» на мне хоть трусики, красные, узенькие такие. Беда только в том, что они у меня одни, каждый вечер приходится стирать, да мягким мылом, не то полиняют, комочками покроются, в заношенных ведь не выйдешь. Это жена хозяина подсказала мне, как с ними лучше обращаться. Ее зовут Лин, я у нее хожу в любимицах, да и работу-то здесь получила благодаря ей. Мне как только восемнадцать стукнуло — ну я еще звонила в это долбаное правительство, имя хотела сменить, — я на той же неделе пришла наниматься в «Райский сад» и сразу попала на Лин, она сидела за стойкой бара. Спросила меня: «А опыт у тебя есть?» Я ей говорю: работала «У Зази». А она мне: «Бедняжка!» Пожалела, значит. Отвела к себе в кабинет и велела раздеться. Убедилась, что ни целлюлита на ляжках нет, ни родимого пятна на животе, и вообще все на месте, и сказала, что я ей подхожу. «У нас, — говорит, — здесь все clean, все чисто, не то что „У Зази“. Никаких наркотиков, никакого секса с клиентами. Здесь место приличное». Это точно, трусики я могу не снимать, даже если клиент просит. И вообще, единственный, кто тут сам их с меня стягивает, когда захочет, — это хозяин наш. Вот только что, к примеру, Лин уехала за продуктами, а я как раз свою смену отработала. Когда одевалась в кабинете, он и вошел без стука. Пришлось опять раздеваться. Ну, легла я на старый кожаный диван, ноги врозь, куда денешься. Каждый раз, когда он на меня лезет, я думаю о Лин и мне совестно: так-то я ей плачу за ее доброе ко мне отношение. Она ведь меня из всех девушек в «Саду» выделяет. Когда на работу приняла, дала мне трусики новенькие, в нераспечатанной упаковке, а девочки потом говорили, что им выдавали старые, от прежних официанток, даже нестираные. Еще в тот день Лин подарила мне крем-депиляторий. «Чтоб ни единый волосок из-под трусиков не торчал, — предупредила. — От таких вот мелочей у клиентов аппетит пропадает. Здесь у нас прежде всего ресторан». Ну в этом я иной раз сомневаюсь, особенно когда смена у меня заканчивается, как сегодня. Зато приработок хоть какой-никакой. Хозяин предлагает на выбор: двадцать долларов или порошка. Беру деньгами, а то что-то в последнее время, уж и не знаю почему, у меня чуть ли не каждый день носом идет кровь. Пошла я на той неделе в клинику, а там в регистратуре сказали, что у меня страховая медицинская карта просрочена, и дали телефон, куда позвонить, чтобы оформить новую. Позвонить-то я позвонила, но там хитрый автоответчик стоит: задает вопросы, а ты нажимай на кнопки. Я повесила трубку, потому что уже три недели живу у Лолы, это подружка с работы, а у нее телефон старый, с диском. Я даже пожалела, что свалила от Бобби: когда жила у него, по крайней мере с продвинутой техникой проблем не было. Он ведь занимался краденым. Вот только месяц назад вдруг слетел с катушек, что-то у него там не заладилось, черт его знает, а Лин какой резон убытки терпеть, она меня предупредила однажды утром, что не может с работы отпускать всякий раз, как я приду с подбитым глазом. Ну я и свалила от Бобби, потому что в «Саду», что ни говори, работенка хорошая, а мужиков я видала и похуже хозяина.