Дед к этому времени давно уж закончил свое письмецо и не без удовольствия запивал чаем мед. В комнате смешались ароматы меда и малины, печи давно уже прогнали накопившуюся за ночь прохладу. Лето, да и только! А я в шубе в сибирскую зиму собираюсь.

До Новособорной площади, где стоит театр, идти можно было двумя путями. Можно было свернуть направо, а можно и налево. Налево получалось заметно быстрее, но по плохой погоде там легко было в грязи увязнуть. Но сегодня снег под ногами вкусно поскрипывал, а это верный знак того, что все лужи и вся грязь не только укрылись под снегом, но и замерзли. Прохожие уже протоптали в обе стороны изрядные тропинки в наметенных за сутки сугробах, а кое-где и дворники успели разгрести снежные завалы. Деревья стояли в шапках из снега. Было очень красиво и совсем не холодно, хотя дыхание и замерзало паром.

Я чуть подумала и решила идти влево. До самого моста тянулись лишь деревянные дома в один, редко в два этажа. А уже за мостом между ними стали встречаться и каменные здания. Почтамтская и вовсе была застроена сплошь большими каменными домами. Многие из них были бы уместны и в самой Москве. А Троицкий собор и вовсе как две капли воды был схож с храмом Христа Спасителя. Разве что меньше размерами. Но все равно — огромный, по большим праздникам в нем по две с половиной тысячи людей собиралось. Дышалось и шагалось так легко и весело, что даже захотелось прогуляться немного дальше театра, чтобы посмотреть, как после снегопада смотрятся университетские клиники, сам Императорский университет и окружающая их березовая роща. Но желание попасть в театр побыстрее было сильнее, и я свернула к служебному входу в наш храм Мельпомены.

Первым на глаза попался, конечно же, Михеич, мастер шумов и старинный дедушкин приятель.

— Здравствуй, дочка! — обрадовался он моему появлению. — Рад тебя видеть. Можно сказать, что несказанно рад.

— А ты, Михеич, подожди радоваться. Ты мне лучше ответь — это с тобой дед опять куролесил накануне?

Михеич растерялся, не зная, чего и сказать в ответ.

— И к Портнову заходили?

— И откуда ж ты все всегда знаешь? Оно, конечно, что дед в моем обществе вчера пребывал, о том догадаться несложно. С кем ему еще умные мысли обсуждать? А вот про Портнова от кого проведала?

— А куда вы еще анисовую водку пить ходите? Я ведь такие запахи за версту чувствую. Ладно, недосуг мне с тобой разговоры разговаривать. Ты мне лучше скажи, господин Корсаков уже прибыли в театр?

— Прибыли, прибыли. Да что случилось, из-за чего такое спешное дело к господину Корсакову?

— Дед простудился, я сегодня его замещать должна.

— Вот не было печали. Ну, так ты иди, Дашенька. Господин Корсаков у себя в уборной, не иначе. А что, дед сильно захворал?

— Думаю, пару дней пролежит. А вот вы все тут в конце концов так заболеете, что надолго сляжете. Почему опять не топлено?

— Так господин хозяйственный распорядитель все дрова экономят. Говорят, что дров едва хватит на спектакли топить…

Я не стала дослушивать и прошла на второй этаж к артистическим уборным. Александр Александрович Корсаков и впрямь был у себя. Сидел перед зеркалом в накинутой на плечи шубе и, похоже, проговаривал монологи. Про себя, не вслух. Он так любит: сидит тихо, и лишь губы двигаются безмолвно. Я чуть постояла в дверях, не зная, стоит ли мешать. Опять же жуть как интересно было смотреть за господином Корсаковым, когда он вот так репетирует. Вроде ничего не слышно; но по тому, как лицо меняется, свободно можно догадаться, какие слова у него в этот миг в голове.

Александр Александрович в конце концов, видимо, сбился, потому как нахмурил брови обиженно и совсем уж не по-театральному. Ну я и решилась подсказать. Суфлер я или не суфлер? Потомственный! Так кто же должен актеру реплику подать?

— Уснуть и видеть сны… — полушепотом, но очень четко произнесла я.

— Ну да, конечно! — воскликнул обрадованный актер. — Благодарю вас, юная барышня. Чем могу честь иметь и оказать содействие такой приятной особе?

— Здравствуйте, Александр Александрович! Во-первых, попрошу вас распорядиться, чтобы печи начали топить, как положено, а то у нас все актеры на генеральной репетиции простуду подхватят.

— Так я… Уже того… Спрашивал на сей предмет господина Шишкина. Но он уверяет…

— Что дров мало! — закончила я. — Чушь! Дров в театре достаточно. А экономию господин хозяйственный распорядитель пытается вести в корыстных целях. Я даже знаю, кому он их продать намерен. Если что, так я самому Евграфу Ивановичу пожалуюсь. Ему вряд ли понравится, что его дровами не театр собираются отапливать, а трактир господина Елсукова, что на Московском тракте.

— Ну так это все меняет, — сказал господин Корсаков и, выглянув в коридор, прокричал так, что слышно было, наверное, и на самой площади. — Михеич! Будь любезен, отыщи-ка мне срочным порядком господина Шишкина.

Моя скромная персона на время перестала существовать для Зевса-громовержца, в какового превратился в единый миг господин антрепренер.[3]Что произвело сильнейшее впечатление на примчавшегося Шишкина.

— Любезный… как там вас? — вопросил Зевс, хотя, несомненно, помнил имя-отчество вопрошаемого, и от стужи, звенящей в голосе Александра Александровича, в театре стало совершенно зябко.

— Митрофан Евлампиевич… — заробел господин хозяйственный распорядитель.

— Сие неважно! Непозволительно, любезный, вводить в заблуждение людей, вверенных вашему попечению. Извольте распорядиться насчет печей, иначе о вашей злокозненности станет известно господину Королеву. Навряд ли ему понравятся замышляемые вами и дружком вашим господином Елсуковым каверзы в отношении дров.

— Помилуйте…

— Не помилую. Ступайте, любезный, и не отвлекайте меня более от служения искусству!

— Да я мигом! Сей момент будет жарко!

— Вот именно, сей момент.

Шишкин выскочил за двери, успев бросить в мою сторону подозрительный взгляд, а господин Корсаков подмигнул мне и раскланялся. Я зааплодировала:

— Браво! Брависсимо!

— Ну, пустое! — заскромничал вдруг актер. — Вы мне вот что лучше сообщите, сударыня, откуда вы всегда про все знаете? Я вот ни на миг не усомнился, что дрова наши могут сгореть в печах елсуковского трактира. Но вы-то трактиров не посещаете?

Я пожала плечами:

— Просто я на прошлой неделе слышала, как господин Шишкин спорил с кем-то. Он просил по четвертному,[4]а тот больше чем на двугривенный[5]не соглашался. Наша хозяйка не так давно купила дрова по тридцати копеек за сажень.[6]Так о чем могла идти речь возле дровяного сарая? Ну а кто приходил к Шишкину в тот раз, мне тот же Михеич сказал. Он-то как раз трактиры посещает и всех их хозяев в лицо знает.